Детонатор - Александр Тамоников Страница 10

Евсеев посмотрел на фотографию и поспешил отвести взгляд.

— Не боись, — воскликнул Григорий, по-своему понявший порывистое движение попутчика. — Это же Сергей Есенин.

— А почему мертвый? — спросил Евсеев.

— Какому ж ему быть, после того как его убили? — резонно ответил Григорий, лаская обеими руками обмотанную изоляционной лентой баранку. — Откуда родом?

— Не знаю, не помню.

— Где родился, не помнишь?

— В одном селе, — заулыбался Евсеев, — может, в Калуге, а может, в Рязани…

— Из психушки сбежал? — вторично насторожился Григорий.

— Это я Есенина цитирую.

— Таких стихов не знаю, в фильме их не было. Зато вот: «…хулиган я, хулиган, от стихов и сыт и пьян…» А? Как сказано?

— Не совсем точно.

Евсеев кашлянул, готовясь поправить Григория, но тот его опередил:

— Быть того не может. Они перевирать не станут.

— Кто «они»?

— Безуховы… или как их там? Тьфу, дьявол, фамилия из головы вылетела. — Григорий раздраженно ударил кулаком по баранке. — Папаша и сын с невесткой. Они мировой сериал про Серегу отсняли лет десять назад. Я как посмотрел, так сразу понял: наши люди, великорусские.

— И все-таки почему фотография мертвого Есенина? — повторил вопрос Евсеев.

— Это фото в каждой серии показывали, — пояснил Григорий. — Оно как напоминание.

— О чем?

— О чекистах-инородцах, что Россию-матушку кровью залили. Иуда Троцкий и компания. Вот змеи подколодные! Годами вокруг Есенина увивались, своего часа ждали, чтобы ужалить. Цирлихи-манирлихи всякие. Заманили в «Англетер», тю-тю-тю, ля-ля-ля, а сами удавку на шею и канделябром! Сергей как чувствовал, когда писал, что, мол, в этой жизни умирать не просто, но и жить, поверь мне, нелегко. — Григорий понизил голос: — Черный человек знаешь кем был взаправду? Сталиным. А Сталин кто был по паспорту? Грузин. Джу-га-шви-ли. Нас всех, русских, гнобят кому не лень.

— А мы? — спросил Евсеев.

— А мы — вот, — Григорий кивнул на фотографию. — Не тоскуем, не грустим, не плачем. Или как там у Высоцкого? У обрыва, возле пропасти, по самому по краю!

Евсеев привалился к дверце.

— Я подремлю, ладно?

— Вот так и страну продремали, — с укором произнес Григорий. — Спасибо, остались еще люди вроде Безуховых. Актера, который Есенина играл, знаешь как зовут? Между прочим, тоже Сергеем. Эх, пейте водку в юности, бейте в глаз без промаха!

Евсеев притворился, что клюет носом, а потом и впрямь заснул и очнулся лишь в сумерках, когда Григорий требовательно потряс его за плечо.

— Тебя где высадить? — спросил он мрачно, явно недовольный тем, что попутчик не пожелал поддерживать беседу о поэзии.

— Мне станция нужна, — хрипло сказал Евсеев, незаметно косясь на «молнию» своей сумки, пристроенной на коленях.

— Две сотни добавишь? А то мне крюк делать.

— Делай. Я заплачу.

— Деньги вперед, — потребовал Григорий. — И никаких гвоздей.

Последняя фраза могла означать, что он знаком не только с творчеством Есенина, но и Маяковского, однако проверять свою догадку Евсеев не стал. Он молча заплатил, молча закрыл глаза, а когда открыл их вновь, то находился уже в месте назначения.

Железнодорожная станция «Мирная» вполне соответствовала своему названию. Здесь почти всегда царила тишь, за исключением тех дней, когда на станции куролесили местные дебоширы и выпивохи. К счастью, это случалось нечасто, так как доходы не позволяли им пьянствовать регулярно.

В ту ночь, когда здесь появился Евсеев, на перроне было пусто, если не считать кудлатой дворняги, облепленной репьями, какой-то собирательницы бутылок неопределенного возраста да относительно чистого бомжа, прикорнувшего на скамейке.

«Это хорошо, — подумал Евсеев. — В компании, оно безопаснее будет».

Обладатель «Москвича», высадивший его в десяти минутах ходьбы от железнодорожной станции, теперь не сразу бы признал в нем своего попутчика. Завернув по пути в полуразрушенное здание школы, Евсеев переоделся в вещи, извлеченные из сумки, а саму сумку надежно припрятал за штабелями парт. Теперь он выглядел как заправский бродяга из российской глубинки: стоптанные кроссовки, растянутые спортивные штаны и рябой пиджак без пуговиц, наброшенный поверх футболки.

В таком наряде Евсеев не привлекал к себе любопытных взглядов, к чему, собственно, и стремился. Из правого кармана его пиджака торчало горлышко водочной бутылки, а из левого — надкушенная булка. В зубах он сжимал чадящую сигарету без фильтра.

Прогулявшись по перрону, Евсеев заглянул в здание вокзальчика, где лишний раз удостоверился, что поезд Москва — Челябинск остановится здесь через час двадцать. Стоянка должна была продлиться ровно две минуты, но Евсеева это не смущало. Времени было более чем достаточно. Правда, потом предстояло ночное путешествие домой, но за работу Евсееву заплатили достаточно, чтобы мириться с мелкими неудобствами.

Еще разок пройдясь вдоль железнодорожных путей и не обнаружив ничего и никого подозрительного, Евсеев опустился на скамейку, предварительно сбросив оттуда ноги спящего бомжа.

— Ты чего? — хрипло запротестовал тот.

— Выпить хочешь?

Подобный вопрос, заданный гражданину мужского пола, редко влечет за собой ответ отрицательный, и данный случай не стал исключением.

— Хочу, — решительно кивнул бомж, еще не совсем протрезвевший после предыдущей дозы. — Только башлей нет.

— Угощаю, — великодушно сказал Евсеев. — Тащи посуду.

Сорвавшись с места, бомж буквально испарился, а когда материализовался вновь, в руке его были два пластиковых стаканчика.

— Праздник какой? — поинтересовался он, жадно следя за распределением первой порции.

— День рождения, — соврал Евсеев.

— Твой?

— Да хотя бы Бонтемпелли.

— Это кто ж такой? — подивился бомж, любуясь бесцветной жидкостью на дне своей емкости.

— Итальянский писатель, драматург, музыкальный критик и композитор, — пояснил Евсеев, приобретший энциклопедические познания в результате многолетних разгадываний кроссвордов.

— О как!

— Да уж так.

— Тогда за него?

— Поехали, — по-гагарински сказал Евсеев и пригубил едко пахнущую водку.

— Странный ты, — сказал бомж, когда они познакомились и выпили еще по одной.

— Что ж во мне странного?

Евсеев улыбался, а сам на всякий случай примеривался, куда бы лучше ударить, если что пойдет не так.

— Если по одежке судить, то вроде бичуешь, — продолжал рассуждать бомж, медленно жуя кусок булки, выделенной ему для закуски.