Офицер. Сильные впечатления - Сергей Морозов Страница 12

— Как бы вам это объяснить, — сказала она, — скорее всего, я самый обыкновенный человек, а потому радуюсь или огорчаюсь в зависимости от обстоятельств. Неужто у меня на лице написан такой пессимизм? Я такая бука? — вырвалось у нее, и она тут же пожалела о сказанном — слишком глупо это звучало.

— Да нет, не то чтобы… Я наблюдал за вами несколько недель, мне хотелось узнать вас получше, но вы неуловимы, как опытный полевой командир… Впрочем, я часто видел, как вы смеялись и шутили, разговаривая с другими. С коллегами-журналистами, с военными… Почему же вы так упорно избегали меня?

В этот момент Маша снова не выдержала и отвела глаза. Этот волчище отличался обворожительной настырностью. Слава Богу, она сразу это поняла и смогла принять ответные меры.

Маша переменила позу и, подтянув ноги к груди, устроила подбородок на коленях.

— Прошу вас, полковник Волк, — отрывисто проговорила она, — расскажите мне о себе.

Будучи весьма умен, он отнюдь не стал ей перечить, зная по опыту, приобретенному на допросах, что немного информации о себе самом позволяет собеседнику расслабиться и в результате развязывает язык.

— До распада Союза, — гладко начал он, — мне довелось служить по всей стране. Были и заграничные командировки. Я очень гордился своей страной. Несмотря ни на что, я восхищался ее мощью и славой. Может быть, потому что и сам чувствовал свою силу. Ведь я своими глазами видел, на что мы способны, какими горами двигали. Я родился и рос на Украине, а учился и служил в России и, кажется, успел совершенно обрусеть. Пожалуй, я считаю себя самым настоящим русским.

— А как же ридна Украина? Это что же получается, запродались москалям? — улыбнулась Маша.

— Знаете, кроме шуток, я ведь очень хорошо понимаю подобные настроения. Когда я бываю на родине, в нашем маленьком городке неподалеку от Белой Церкви, и смотрю на людей, которых знаю с детства и которые за всю жизнь не выезжали дальше областного центра, то могу понять, почему они считают себя независимым государством. С равным основанием они могут считать себя независимыми не только от России, но и от Китая с Гренландией. Они зависят только от кума-участкового и предисполкома, который теперь и у них прозывается мэром.

— Но сейчас столько народа ездит в Россию торговать…

— Торговать! — усмехнулся полковник. — Для них это что-то вроде сказочных путешествий Синдбада за сокровищами — так же опасно, сумбурно и непредсказуемо.

— А потом, — подхватила Маша, — они возвращаются в свой тишайший городок и за чаркой горилки вспоминают о тысячеглавых драконах, которыми им представлялись толпы на рынках, и об ужасных железных чудовищах — милицейских «воронках», из которых выскакивают злые-презлые яйцеголовые существа с резиновыми палицами…

— А еще о беспощадных таможенных разбойниках, от которых все труднее откупиться…

— Тут уж одним салом не отделаешься.

— Так оно и есть, — кивнул полковник. — Приблизительно такие у них остаются впечатления от походов к чужестранцам.

— А вы, значит, совершенно переродились?

— Почему же совершенно?.. Какая-то часть моей души навсегда осталась украинской. На этом языке говорю во сне, я люблю песни, которые с детства слышал от родителей…

— А вы всегда мечтали быть военным? — вдруг спросила Маша.

— Нет, — ответил он, пожимая плечами. — Вообще-то я хотел стать врачом… Но потом…

— Что потом? — тут же поинтересовалась Маша.

— Вы спрашиваете таким тоном, как будто берете у меня интервью.

— Боже упаси, — воскликнула Маша. — Ничего подобного. Просто мне показалось удивительным, как это юноша, который мечтал о том, чтобы лечить других людей, вдруг решил овладеть искусством убивать.

Она заметила, что он вздрогнул, словно от боли.

— Знаете, очень просто, — вздохнул он. — Я не поступил в медицинский институт и пошел в армию, а потом…

Тут умолк, словно задумавшись о прошлом.

— Кажется, я догадываюсь, что было потом, — сказала Маша. — Наверное, вы попали служить в какую-нибудь горячую точку и там на ваших глазах погиб ваш любимый товарищ или старший командир, которого вы глубоко уважали, и вы дали клятву продолжать его дело. Нечто героическое и романтическое.

— Ничего подобного. Совсем даже наоборот.

— Как это?

— Никто не погибал и никакой клятвы я не давал.

— Неужели? — иронично отозвалась она, как будто пытаясь таким образом высвободиться из-под власти его обаяния, которое вдруг на себе ощутила.

— Два года срочной службы, — продолжал он, не обращая внимания на ее задиристые попытки, словно понимая, что ею движет, — два года мне пришлось провести за колючей проволокой одной и той же воинской части. Это была такая глухая дыра, что вы себе даже представить не можете. Кроме строевых занятий, ленинской комнаты и кухни, там было кино по воскресеньям, пьянство и драки.

— Вы меня разыгрываете, — недоверчиво проговорила она.

— Честное слово. Единственное, что меня поддерживало, это то, что все это время я занимался, продолжая готовиться к поступлению в медицинский институт.

— Вместо кино, пьянства и драк?

— Отчего же? Параллельно.

Маша не нашлась, что сказать. Только покачала головой.

— И до того там было тошно, — продолжал он, — что, когда всего за две недели до дембеля в соответствии с какой-то разнарядкой вдруг стали агитировать за продолжение службы и льготное поступление в высшее военно-десантное училище, я не раздумывая согласился. Чтобы вырваться оттуда хотя бы на час раньше, я бы согласился, наверное, и к черту в пекло.

«На что вы и подписались», — подумала она, но промолчала.

— Что, собственно говоря, я и сделал, — улыбнулся он, еще раз прочитав ее мысли.

— А как же мечта стать врачом?

— Я же говорю, что все очень просто. Видимо, все дело в контрасте того, что я наблюдал два года в воинской части, и того, что я увидел в училище. Я увидел настоящую армию и был так потрясен, что думать забыл о чем-либо другом.

Маша была глубоко тронута его рассказом, хотя в нем не было абсолютно ничего романтичного. Она была поражена той необычайной искренностью и доверчивостью, с которыми он вдруг рванулся к ней. К тому же он затронул потаенные струны ее души. Это точно. Уж что-что, а кошмар заточения и безболезненная, но ужасающая пытка несвободой были ей хорошо знакомы. Знала она и что такое контраст.

Все это было в ней задолго до того, как она впервые заметила его и стала избегать.

В этот миг Маша испытывала нечто гораздо большее, чем просто влечение. Она едва сдержалась, чтобы не броситься к нему на шею. Ей хотелось ласкать, ублажать его губами, языком, всей своей плотью — показать ему, как она его понимает, как рада близости их душ… Однако, как было сказано, броситься на шею она, конечно, не решилась. Она вовсе не собиралась начинать войну с самой собой. Слишком дорого было для нее хрупкое перемирие между собственными сердцем и головой. Она не желала снова превращаться в придаток чужой души.