А мы с тобой, брат, из пехоты. "Из адов ад" - Артем Драбкин

Литературная обработка Артема Драбкина

Я родился 14 августа 1923 года в деревне Пичулево Северского района Псковской области, в крестьянской семье. Семья была небогатой. В 1930-е годы мои родители вступили в колхоз, колхоз тоже был очень бедным, почти нищим. Когда мне исполнилось 7 лет, я пошел в первый класс. В 3–4 километрах от деревни, где я родился, находилась и сейчас находится деревня Борисинки. Там была школа, и вот в этих Борисинках я окончил семилетку.

Окончив семилетку в 1938 году, я приехал в Москву на Старый Арбат, в дом 35, напротив Театра Вахтангова. Приехал я к дяде моей мамы, Дарьи Сергеевны, Петру Сидоровичу Космачеву. Он был личным шофером Ленина, как и Гиль. Два личных шофера было у Владимира Ильича: Гиль и Петр Сергеевич Космачев. Дядя Петя был беспартийным, но человеком, преданным революции. В Москве каждому шоферу дали в Кремле по роскошной трехкомнатной квартире. Мама туда, к дяде Пете в Кремль, приезжала, по-моему, в год убийства Кирова. Все восхищалась. После своего бедного крестьянского дома — какая богатая квартира у дяди, как дворец. И вот он там жил с 1918 года до 1938-го. Когда Ленин умер, он возил других членов правительства, в том числе и Сталина. Но больше всего, как он говорил, возил Надежду Константиновну Крупскую, жену Ленина. Ну а потом, когда Сталин уже начал «чистить» Кремль от приближенных Ленина, — ну и мелкую сошку оттуда! И вот дядю переселили на Старый Арбат в 35-й дом, в квартиру Томского. Это была большая 4-комнатная квартира, и в ней ему дали большую комнату, метров сорок. Он жил там вместе с женой. В другой комнате жил Степанов, тоже шофер, работник Кремля. В третьей комнате жила Дарья Бородина, домработница Микояна. Она у Анастаса вырастила всех его детей, в том числе и генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза Степана Микояна. И в маленькой 9-метровой комнатушке жил один мальчик, Витя Королев. Когда я приехал, он был старше меня года на 3–4. Родителей его я не встречал. Однажды его спросил: «Витя, где твои родители?» Он сказал, что отец был заместителем коменданта Кремля, расстрелян. Мать осуждена, в заключении.

Я поступил в Московский сварочный техникум на Сретенке. Война меня застала в Луганске, на паровозостроительном заводе, где мы проходили практику. Я помню, как митинг проводили, слушали выступление Молотова по случаю этой трагедии, начала войны. Я вернулся в Москву, а в июле месяце меня вызвали в райком комсомола. Секретарь сказал, что создается Московский комсомольско-молодежный противопожарный полк для борьбы с зажигательными бомбами. Полк был сформирован из мальчишек, студентов, молодых рабочих. Сначала численность полка была 5 тысяч человек, и он состоял из 16 рот, а роты состояли из взводов. Наш взвод охранял район на Домняковке. Тогда же все школы были свободны — дети выселены и эвакуированы. На Домняковке была музыкальная школа, и в ней мы размещались, были на казарменном положении. Во время обстрела осколки градом стучали по крыше. В первую ночь на крышах некоторые бойцы были ранены. В следующий налет мы на чердаках дежурили. В один из ночных налетов я чуть не погиб, охраняя эту школу. Фугасная бомба попала в находившиеся рядом Спасские казармы. Я внизу стоял. Одна половинка двери была открыта. Хорошо, что я стоял у другой половинки, — взрывной волной со страшной силой дверь грохнуло. Окна все выбило, фуражку у меня сорвало с головы куда-то там. Едва нашел в темноте!

Вскоре меня направили в истребительный батальон Ростокинского района. Нас разместили на территории бывшей сельскохозяйственной выставки, и мы там учились бросать противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Но должен сказать, что из окопа далеко противотанковую гранату, конечно, не бросишь. Она два килограмма — попробуй! Ну, максимум на 15 метров. Это надо быть сильным мальчишкой. Ну а бутылки эти — очень неэффективное средство. Пол-литра или литр специальной горючей жидкости. Запал, как карандаш, резиночкой прикреплен.

Однажды мы пришли в столовую на этой выставке, покушали, — наша рота человек 100 или больше была. Вышли, отошли, наверное, метров на 100–150 от столовой — и прямое попадание бомбы в эту столовую, где мы обедали. К счастью, все бойцы остались живы, а обслуживающий персонал весь погиб. Но должен сказать, что во время налетов фашистской авиации летом и осенью 41 — го года я ни разу в укрытиях не был. Ни в метро, ни в бомбоубежищах.

— Вот многие говорят, «ракетчики» были. Вам не встречались?

— Я не видел. Был очень строгий режим: если окно не зашторено, просвечивает, — приходили, звонили. Очень строго было! А если объявлена тревога, то сирены ревут, по радио: «Граждане, воздушная тревога!» Все это противно… После этого на улицах чисто. Мы ходили, патрулировали, — ни одного человека нигде.

16 октября пришлось Москве пережить, по сути дела, большую панику. По радио объявили, что метро не работает, закрыто. Немцы близко к Москве подошли, где-то в районе Химок. В этот день государственные учреждения эвакуировались из Москвы. С Казанского вокзала эвакуировался один из эшелонов Госплана. Жена Петра Сидоровича дала мне тяжелый рюкзак, с пуд, наверное, передать некоему Сергею Никитину. Я пешком со Старого Арбата пошел на вокзал. Нашел этого человека, а он отказался брать рюкзак, и я обратно вынужден был пешком идти. Вся Комсомольская площадь была заполнена машинами. Ну, думаю, такси возьму рублей за пять. Ни фига! Уже дерут огромные суммы! Прочел объявление: «Москва на осадном положении. Трусов и паникеров расстреливаем на месте». Мы читали — аж дрожь брала…

В октябре сорок первого в Москве решили создать четыре дивизии народного ополчения, в дополнение к созданным летом и погибшим под Вязьмой. Я оказался в 4-й Коммунистической дивизии Московского народного ополчения. В нее подскребали и истребительные рабочие батальоны, и рабочие роты. Все, что можно, — в нашу дивизию. Сформировали. Мы располагались в Серебряном Бору, на даче Хрущева. Вскоре нашу дивизию включили в состав 16-й армии.

Так как у меня был высокий рост и три курса образования, меня зачислили пулеметчиком станкового пулемета «максим». Пять или шесть человек расчет был. Я сначала вторым номером был, а потом приходилось и первым быть. Весь расчет мог стрелять, не только первый номер. Ну, там несложно. Рукоятки эти, нажал, и «тра-та-та». Зимой сложность была в том, что вода замерзала — ствол не двигается. Антифриз-то потом появился. Еще сальник надо было перематывать. Туго намотал — не двигается, слабо — протекает. Довольно несовершенный вид оружия был. А у немцев пулеметы с воздушным охлаждением и металлической лентой.

А эта матерчатая лента на 250 патронов отсыреет и потом не входит в гнездо. Так специально такие расправители гладкие были. Вот вставляешь и крутишь, расширяешь эту материю. И потом туда патрон. Это ж медленно все! Никаких машинок для набивания не было! Естественно, случались перекосы.