Сентябрьские огни - Карлос Руис Сафон Страница 36

— Как ты думаешь, сколько времени? — поинтересовалась Ирен, стараясь унять пульсирующую боль, долбившую виски при каждом слове.

Исмаэль показал ей свои часы: под стеклом плескалась вода, и оторвавшаяся секундная стрелка напоминала окаменевшего угря в аквариуме. Юноша прикрыл глаза обеими руками и посмотрел на солнце.

— За полдень.

— Сколько же мы спали? — спросила девочка.

— Недостаточно, — отозвался Исмаэль. — Я мог бы проспать неделю кряду.

— Сейчас не время отсыпаться, — напомнила Ирен.

Юноша кивнул и принялся разглядывать утесы в поисках приемлемого выхода.

— Выбраться отсюда будет непросто. Я приплывал в бухту только по морю… — начал он.

— А что находится за утесами?

— Лес, по которому мы вчера бежали.

— И чего же мы ждем?

Исмаэль снова окинул взором скалы. Перед ними стеной стояли каменные джунгли с неровным зазубренным контуром. Подъем на эти скалы займет немало времени, не говоря о массе возможностей познакомиться с законом всемирного тяготения и проломить себе череп. Юноша живо представил, как яйцо вдребезги разбивается об пол. «Изумительный конец», — подумал он.

— Лазить умеешь? — спросил Исмаэль.

Ирен пожала плечами. Юноша посмотрел на ее ноги, босые, облепленные песком: белая нежная кожа на руках и ногах, и никакой защиты.

— Я занималась физкультурой в школе и лучше всех взбиралась по канату, — сказала Ирен. — Наверное, это одно и то же.

Исмаэль тяжело вздохнул. Их неприятности далеко не закончились.

На миг Симоне Совель снова стало восемь лет. Вновь перед глазами замерцали серебристо-медные огоньки, над которыми расцветали акварельные завитки голубоватого дыма. Она снова почуяла тягучий аромат горячего воска и услышала хор приглушенных голосов в темноте. И вновь ей пригрезился невидимый танец сотен горящих пасхалов в зачарованном сказочном дворце, пленявшем ее воображение в детстве — в старинной церкви Сен-Этьен. Но волшебство действовало недолго — всего мгновение.

Очень скоро, скользнув сонным взором по тонувшему в полумраке помещению, Симона осознала, что свечи никогда не стояли в церкви, а светлые пятна, оживлявшие стены, — это лишь старые фотографии. И приглушенные голоса, доносившиеся издалека, существовали только в ее воспоминаниях. Она догадалась, что находится не в Доме-на-Мысе, а где-то в другом месте, совершенно ей незнакомом. Память возвращала ей лишь сумбурные отголоски недавних событий. Женщина помнила, что разговаривала с Лазарусом на веранде. Помнила, как приготовила себе чашку горячего молока перед сном, а также последнее прочитанное предложение из книги, занимавшей почетное место на ее ночном столике.

Затем она погасила свет и легла. И ей приснился дурной сон, запомнившийся очень смутно. Сначала ее тревожил детский крик, а потом она будто бы проснулась глубокой ночью и оказалась в театре теней, которые двигались в кромешной темноте. Что произошло дальше, Симона не знала: память ее была чиста, как края бумаги с неоконченным рисунком. Под пальцами она почувствовала батистовую ткань и сообразила, что все еще одета в ночную рубашку. Симона поднялась и медленно приблизилась к панно на стене, отражавшему свет десятков белых свечей — они стояли идеально ровно в гнездах канделябров, исчерченных восковыми натеками.

Огоньки пламени потрескивали в унисон. Наверное, именно этот звук она приняла за тихий хор голосов. Золотистое сияние множества горящих свечей расширило ее зрачки, и сознание чудесным образом прояснилось. Воспоминания возвращались эпизод за эпизодом — так падают одна за другой первые капли летнего ливня на рассвете. А вместе с ними на женщину обрушилась первая волна паники.

Симона вспомнила холодное прикосновение невидимых рук, уносивших ее в темноту. Вспомнила голос, шептавший что-то на ухо, тогда как все ее члены словно окаменели и тело отказывалось слушаться. Вспомнила фигуру, сделанную из мрака, которая несла ее сквозь лесную чащу. Вспомнила, как призрачная тень бормотала ее имя и как сама она, парализованная ужасом, поняла, что видит все это не в кошмарном сне, а наяву. Симона зажмурилась и прижала ладони ко рту, подавляя крик.

Первая ее мысль была о детях. Что случилось с Ирен и Дорианом? Остались ли они в доме? Настиг ли их тоже пришелец из потустороннего мира? Мучительный страх за судьбу детей будто каленым железом выжигал каждый их этих вопросов в ее душе. Симона бросилась к двери (или тому, что казалось дверью) и принялась с силой дергать за ручку, пытаясь сорвать замок, но тщетно. Она кричала и звала на помощь, пока усталость и отчаяние не одолели ее. Постепенно к Симоне вернулось хладнокровие, а вместе с ним и чувство реальности.

Она находилась в плену. Ее запер в этой комнате фантом, похитивший из дома среди ночи. Возможно, он схватил и детей. В тот момент не имело практического смысла терзаться мыслями, что им могли причинить зло или ранить. Если она хотела помочь детям, ни в коем случае нельзя было вновь поддаваться панике, а потому следовало жестко контролировать каждое движение мысли. Стиснув кулаки, Симона твердила эти слова как мантру. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вздохнула и почувствовала, как сердце забилось в нормальном ритме.

Вскоре Симона снова открыла глаза и осмотрела комнату, на сей раз очень внимательно. Чем скорее она поймет, что происходит, тем скорее сумеет выбраться отсюда и прийти на помощь Ирен и Дориану.

Первое, на что упал взгляд, была миниатюрная мебель унылого вида: детская мебель, очень простая, на грани убожества. Симона находилась в детской комнате, но инстинкт ей подсказывал, что уже давным-давно ее порога не переступал ни один ребенок. Наполнявшая комнату аура, почти осязаемая, несла печать старости и немощи. Симона подошла к кровати и, усевшись на нее, стала созерцать комнату с новой стратегической точки. Нет, невинностью в этой спальне и не пахло. Все, что женщина ощущала, — это тьма. Зло.

Страх распространялся по телу, отравляя кровь, как медленный яд. Но Симона старалась не думать об опасности. Взяв один из подсвечников, она подошла к стене. Бесчисленное множество фотографий и газетных вырезок составляли целое панно, терявшееся в сумраке. Женщина поразилась, как бережно и аккуратно были приклеены фотографии. Перед ней разворачивалась щемящая экспозиция воспоминаний, и каждая вырезка молчаливо пыталась донести какое-то особое послание, объяснявшее смысл всего собрания. Это был голос, взывавший к состраданию из прошлого. Симона близко поднесла свечу к стене и позволила потоку фотографий, дагеротипов, текстов и рисунков увлечь себя.

В россыпи слов из десятков вырезок ее глаза мгновенно выхватили знакомое имя: Даниэль Хоффман. Оно мелькнуло, словно вспышка молнии, подстегнув память. Таинственная личность из Берлина, чью корреспонденцию Симоне велели откладывать. Незримый персонаж, письма которого (как случайно выяснилось) заканчивали свой путь в топке камина. Однако кое-какие детали повергали в недоумение, выпадая из общей картины. Тот человек, о ком шла речь в газетных новостях, жил вовсе не в Берлине. И, судя по датам выпусков газет, теперь он достиг бы возраста, неправдоподобного даже для долгожителя. Сбитая с толку Симона погрузилась в чтение статьи.