Странная погода - Джо Хилл Страница 14

По пути за штанами я сделал крюк на кухню и набрал номер энергокомпании отца. Номер коммутатора я знал наизусть и подумал, может, они перебросят меня напрямую на рацию отца. Хотел уведомить его, где я буду: полагал, что есть вполне разумный шанс провести вечер, развалившись на диване четы Бьюксов. Только с того конца линии трубку никто не брал, да и гудков не было. Одно только долгое, мертвенное шипение. Я повесил трубку и собирался еще раз попробовать, когда сообразил, что в трубке вообще гудков нет.

До меня вдруг дошло, что на кухне очень уж сумрачно. Экспериментируя, я щелкнул выключателем. Светлее от этого не стало.

Я пошел к большому окну в гостиной и посмотрел на вымершую улицу: ни в едином окне не было света, хотя и было уже темно. Жившие напротив нас Амберсоны всегда сидели у телевизора, а вот сегодня в их окнах не было обычного голубого сияния. В какой-то момент, пока мы с мистером Бьюксом разговаривали, где-то на линии произошел обрыв, лишивший тока всю округу.

«Нет, – подумал я. – Это он».

У меня живот подвело. Неожиданно захотелось сесть. Во рту стоял привкус «Панамской причуды», отдававший сладкой желчью.

Дом ходил под ветром, скрипя и треща. Видно, немало линий вышло нынче из строя. В этой связи совершенно достоверно было представить себе, что пожар в спортзале имел какое-то отношение к грозе… пожар, что удобно оставил Шелли в полном одиночестве при полной невозможности поднять тревогу, случись какая беда, потому как, даже если она и вспомнила бы, как звонить в полицию, телефон у нее не работал так же, как и у меня.

Я подумал было перебежать на ту сторону улицы и бить кулаком в дверь мистера Амберсона, вопя о помощи, и…

…и потом что? Что мне было ему сказать? Что я боюсь жестокого человека с татуировками, который подстроил пожар и обесточивание, чтобы взять снимки «Полароидом» у потерявшей разум старухи? Позвольте сказать вам, как это выглядело бы: типа малышок-толстячок с головой, сплошь засоренной фильмами ужасов, впадает в истерику из-за легкого грома с молнией.

Я задумался, не остаться ли попросту дома. Мне не нравится признаваться в этом, но мысль у меня мелькнула, что мистер Бьюкс все равно бы никогда не узнал, приходил ли я смотреть за его женой. Ну да, наверняка, через пару часов он вернется из своего спортзала, а меня там нет. Так я всегда смог бы ему лапшу на уши навесить, что только на минутку домой за подушкой отлучился и уже возвращаюсь.

Мысль эта (очень ненадолго) ввергла меня в постыдный трепет облегчения. Я мог остаться дома, и если бы пришел Финикиец и сделал с Шелли что-то (что-то ужасное), то я был бы ни при чем и знать о том был бы не обязан. Мне было всего тринадцать, и никто не мог ждать, что я попытаюсь защитить душевнобольную старуху от урода-садиста с наколкой в милю на теле.

Идти я боялся… но, в конце концов, оставаться я боялся еще больше. Мне представлялось, как м-р Бьюкс, вернувшись, находит Шелли свалившейся с кровати, со сломанной шеей, с вывернутой назад головой, будто разглядывавшей что-то у себя между лопаток. Закрывая глаза, я видел это: ее сморщенные губы в гримасе ужаса и муки, ее костенеющий труп в окружении сотен моментальных снимков «Полароида». Если Финикиец наведается к ней, пока я буду трусливо сидеть дома, я, может, и смогу ложью оправдаться перед мистером Бьюксом. Только самого себя мне ложью не провести. Вина была бы непомерна. Она меня изнутри сглодала бы, испортила бы все хорошее в моей жизни. Хуже всего, что я чувствовал: мой отец по какому-то наитию узнает о моей трусости, и я уже никогда не смогу посмотреть ему в глаза. Он узнает, что я на самом деле так и не пошел следить за миссис Бьюкс. Мне никогда не удавалось солгать ему ни в чем, что имело значение.

Одной мысли хватило, чтоб я влез в штаны и вышел за дверь. Может, подумал я, подберусь к дому да подгляжу в окно. Если миссис Бьюкс одна и спит в своей постели (если все будет чисто), я смогу пристроиться на кухне с ножом в одной руке и с ружьем-веселухой в другой, поближе к черному ходу, в готовности бежать и орать так, что чертям тошно станет, если кто-то попытается силой проникнуть в дом. В сумраке конца дня я все еще думал, что ружье-веселуха способно хоть на секунду кого-то задержать. А если одурачить им никого не удастся, то я всегда мог бы швырнуться им.

До того как уйти, я сел за кухонный стол написать записку отцу. Хотелось выразить в ней все то, о чем я уже не смог бы рассказать ему, если бы появился Финикиец. Хотелось, чтоб он узнал, как сильно я его люблю и что вполне славно провел время на Земле до тех пор, пока меня не забили, как молодого бычка.