Жизнь мальчишки. Том 1 - Роберт МакКаммон Страница 10

Все утряслось и забылось, как обычно это происходит. В первый субботний вечер апреля, когда на деревьях уже начали набухать почки, а цветы стали вылезать из теплой земли, я сидел между Беном Сирсом и Джонни Вильсоном, окруженный орущими полчищами себе подобных, когда Тарзан, Гордон Скотт, самый лучший Тарзан, который когда-либо существовал, вонзал свой острый нож в брюхо крокодилу, откуда начинала течь самая натуральная алая человеческая кровь.

— Ты видел? Нет, ты видел? — не переставал спрашивать Бен, подталкивая меня локтем в ребра. Ну конечно, я все видел. У меня ведь были глаза, разве не так? И ребра мои не надеялись выдержать такой же интенсивный натиск до короткометражки “Трех неудачников”, обещанной в перерыве между двумя фильмами, первый из которых был о Тарзане. “Лирик” был единственным кинотеатром в Зефире. Его построили в 1945 году, сразу после второй мировой войны, когда сыны Зефира маршировали, ковыляли или хромали обратно домой и жаждали удовольствий, которые могли бы прогнать кошмары, связанные со свастикой и Восходящим Солнцем. Несколько прекраснодушных отцов города порылись в своих карманах и наняли архитектора-конструктора из Бирмингема, который составил план и разметил площадки для отдыха и развлечений на свободном согласно плану пространстве, где на самом деле располагались табачные склады. Меня, конечно, в то время еще не было, но мистер Доллар мог красочно поведать любому эту историю. Все это вылилось во дворец с оштукатуренными ангелами сверху, и вот каждый субботний вечер мы, дети глиняных пустырей, протирали свои штаны, ерзая на стульях, уничтожая попкорн, печенье и конфеты, оглашая воздух воплями и, время от времени, дружным совместным свистом, давая нашим родителям, на время избавившимся от нас, возможность перевести дух. В общем, два мои дружка и я собственной персоной в этот апрельский субботний вечер сидели в кино и смотрели Тарзана. Да, забыл объяснить, почему с нами не было Дэви Рэя: его вроде бы тогда посадили под домашний арест за то, что он попал Молли Люйджек огромной сосновой шишкой по голове. Для нас не было ничего удивительного в том, что удалось запустить спутник в околоземное пространство. И пусть к чему-то там призывает по-испански какой-то мужчина с бородой и сигарой на острове возле побережья Флориды. И пусть грозится чем-то лысоватый русский, стуча кулаком по столу и притопывая каблуком. И пусть солдаты пакуют свои вещмешки, отправляясь в джунгли под названием Вьетнам. И пусть атомные бомбы взрываются в пустынях, вышибая всех кукол из гостиных покинутых домов. Нас тогда все это ничуть не заботило. Это не было волшебством. Настоящее, подлинное волшебство было только внутри “Лирика” по субботним вечерам, во время просмотра длинных двухсерийных фильмов, и мы полностью использовали этот бесценный дар, теряясь в чарах и заклинаниях этого волшебного мира магии и колдовства. Я вспоминаю одно телевизионное шоу, “77 Сансет-стрип”, в котором главный герой тоже ходил в театр под названием “Лирик”, и задумался об этом слове. Я разыскал его в словаре с две тысячи четыреста восемьдесят тремя страницами, подаренном мне дедушкой Джейбердом на десятый день рождения. О “лирике” там говорилось: “Сочиняющий стихи, подходящие для пения. Лиричный. Образовано от слова “лира”. Там ничего не было сказано о кинотеатре с таким названием, и потому я отыскал в словаре слово “лира”. “Лира” вернула меня во времена странствующих менестрелей, которые сочиняли лирические поэмы и исполняли их на лирах, когда существовали еще замки и короли. Что и обратило меня к прекрасному слову “история”. Тогда, в мои ранние годы, мне казалось, что все способы общения человечества, способы передачи различной информации начались с того, что кому-то захотелось рассказать какую-то историю. Все началось именно с желания поведать миру историю, и теперь для этого было создано телевидение, кино и книги. Потребность рассказать, воткнуться в универсальную розетку, — возможно, это одно из величайших желаний в мире. А в потребности услышать историю, помимо своей собственной прожить и другие жизни, побывать различными персонажами историй, пусть даже весьма недолго, — в этом, наверное, состоит ключ к разгадке того волшебства, которое рождалось в то время в нас и жило потом внутри некоторое время. Лирик…

— Ну, ударь его, Тарзан! Врежь ему! — кричал Бен, весь подобравшись в кресле от напряжения, и его локти непрерывно работали над моими ребрами. Бен Сирс был полноватым мальчиком с каштановыми волосами, коротко подстриженными и плотно прилегающими к голове. Кроме того, он был обладателем довольно высокого девчачьего голоса и очков в роговой оправе. Его рубашка не была заправлена в джинсы, как ей было положено. Он был таким нескладным, что шнурки ботинок вечно болтались у него под ногами, грозя в любой момент оплести ноги и повалить на землю. У него был почти квадратный широкий подбородок и пухлые щеки, и он никогда бы не вырос таким, чтобы в снах девчонок напоминать Тарзана, но он был моим другом. В противоположность излишней подвижности и упитанности Бена, Джонни Вильсон был худощав и спокоен. В его жилах текло немного индейской крови, которая поблескивала в темных блестящих глазах. Под лучами летнего солнца кожа его обычно становилась коричневой, словно кедровый орешек. Волосы у него были почти черными и довольно ровно подстрижены сзади, кроме небольшого чуба, который торчал из головы словно побег дикого лука. Его отец, работавший мастером на каких-то горных разработках между Зефиром и Юнион-Тауном, носил точно такую же прическу. Мать Джонни была библиотекарем в начальной школе Зефира, и я полагаю, что именно это обстоятельство определило его пристрастие к чтению. Джонни буквально пожирал энциклопедии, как любой другой ребенок мог бы поедать конфеты и лимонные дольки. Нос его напоминал ирокезский томагавк, а маленький шрам пересекал правую бровь в том месте, где его ударил его же кузен Филбо, когда они вдвоем играли в “возвращение солдата домой в 1960 году”. Джонни Вильсон мог спокойно выдерживать любые насмешки школьных остряков, называвших его “парнем-скво” или “сыном негра”, и кроме того, он от рождения имел не правильную ступню и вынужден был носить специальный ботинок, который только удваивал злорадство по отношению к нему. Он стал стоиком задолго до того, как я узнал значение этого слова. Кино двигалось к своему завершению, словно река в джунглях, всегда текущая к морю. Тарзан нанес поражение злым охотникам за слонами, возвратил “Звезду Соломона” ее племени и уплыл в закат. Потом последовала короткометражка с “Тремя неудачниками”, в которой Мо вырывал волосы у Лэрри целыми клоками, а Карли угодил в ванну, полную омаров. Мы классно провели время. А затем, без всяких фанфар, начался второй фильм. Он оказался черно-белым, что моментально вызвало улюлюканье и рычание всей аудитории. Все уже знали, что именно цвет был признаком реальности. Потом на экране возникли титры: “Захватчики с Марса”. Фильм казался очень старым, словно снимали его где-то в начале пятидесятых.