Чужой. Официальная новеллизация - Алан Дин Фостер

Семеро спали.

Нужно понимать, что они не были профессионалами-сновидцами. Работа последних высоко оплачивается, их уважают, а их таланты пользуются спросом. Подобно большинству из нас, эти семеро грезили без усилий или подготовки. Грезить профессионально – так, чтобы твои сны записывали и воспроизводили для развлечения других – занятие куда более сложное. Оно требует умения регулировать полубессознательные творческие импульсы и при этом пользоваться воображением – чрезвычайно непростая комбинация навыков. Профессиональный сновидец – самый организованный из всех артистов, но в то же время он и самый спонтанный из них. Искусный ткач умозрительных конструкций, не такой прямолинейный и неуклюжий, как мы с вами. Или как вот эти семеро спящих.

Из всех них Рипли была наиболее близка к обладанию этим особым талантом. У нее было немного врожденных навыков сновидца, и ее воображение было более живым, чем у компаньонов. Однако ей не хватало настоящего вдохновения и подлинной зрелости мысли, характерных для профессионалов.

В реальности она весьма преуспела в упорядочивании припасов и груза, раскладывании коробок «А» в складском отсеке «B» и сверке деклараций. Но вот на складе разума ее система хранения данных сбоила. Надежды и страхи, догадки и неоформленные идеи беспорядочно скользили из одного отдела в другой.

Уорент-офицер Рипли нуждалась в большем самоконтроле. Сырые причудливые мысли бродили прямо под поверхностью осознания, ожидая, когда их выпустят наружу. Чуть большее усилие, большая плотность самосознания, и из нее получился бы довольно неплохой профи-сновидец. Или ей так казалось время от времени.

Капитан Даллас, хотя и казался ленивым, был самым организованным из всех. Да и воображения ему хватало. В частности, доказательством тому служила его борода. Никто не оставлял бороду, отправляясь в заморозку. Никто, кроме Далласа. Борода была частью его индивидуальности, как он объяснял уже не первому любопытному члену команды. И желания расстаться со старомодной растительностью на лице было у него не больше, чем с любой другой частью себя. Даллас был капитаном двух кораблей: буксира «Ностромо» и своего тела. И оба должны оставаться невредимыми, как во время сна, так и на протяжении периода бодрствования.

Так что у него имелись и способности к управлению, и некоторая доля воображения. Но профессиональный сновидец нуждается в гораздо большем количестве последнего, и эту нехватку нельзя компенсировать преобладанием первого компонента. Из Далласа сновидец-профи получился бы не лучше, чем из Рипли.

Кейн контролировал свои мысли и действия хуже Далласа, да и воображения у него было куда меньше, но он был отличным старшим помощником. И никогда не смог бы стать капитаном. Для этого необходим определенный напор, дополненный способностью отдавать команды другим, а ничем из этого Кейн одарен не был. В сравнении с грезами Далласа его сны казались прозрачными, бесформенными тенями – точно так же, как сам Кейн был более тусклым и менее энергичным подобием капитана. Это не делало его менее симпатичным, но профессиональное сновидение требует определенного количества дополнительной энергии, а у Кейна ее едва хватало на обычную жизнь.

В снах Паркера не было явной агрессии, но все же они были менее безмятежными, чем у Кейна. И в них воображение почти вовсе отсутствовало. Они были слишком специализированы, и люди в них появлялись очень редко. Чего еще можно ожидать от корабельного механика?

Его сны были сугубо прямолинейными, а временами отвратительными. Во время бодрствования этот глубоко запрятанный мусор редко давал о себе знать – например, когда механика что-то раздражало или он злился. Большая часть вязкой грязи и нечестности, что ферментировались на дне в чаше его души, была хорошо скрыта. Товарищи по команде никогда не заглядывали глубже дистиллированного Паркера, который плавал на поверхности – им не представлялось шанса взглянуть на то, что варилось и побулькивало глубоко внутри.

Ламберт же куда больше походила на источник вдохновения для сновидцев, чем на самого сновидца. Во время гиперсна ее беспокойные грезы были заполнены прокладкой курсов и коэффициентами загрузки, которые необходимо было сбалансировать правильным расчетом топлива. Временами воображение вторгалось в эти рациональные конструкции, но не в том виде, чтобы взволновать возможных зрителей.

Паркер и Бретт часто воображали, как их собственные системы органов прокладывают курс к ее системам. Они обдумывали вопрос факторов нагрузки и пространственного соприкосновения так глубоко, что Ламберт пришла бы в ярость, если бы об этом узнала. Чтобы ее не бесить, эти неправомочные размышления оба держали при себе, надежно заперев их в мечтах и снах. Негоже расстраивать Ламберт. Будучи навигатором «Ностромо», в первую очередь она отвечала именно за то, чтобы все они благополучно вернулись домой, а это было самым волнующим и желанным из всего, что только мог представить себе любой мужчина.

Бретт значился на борту всего лишь как механик-техник. Это был изящный способ сказать, что он такой же умный и компетентный, как Паркер, но ему не хватает трудового стажа. Мужчины образовывали странную пару – они были совсем разными, и совершенно по-разному относились к другим. Тем не менее сосуществовали и работали вместе они вполне гладко. По большей части успех их дружбы и сотрудничества заключался в том, что Бретт никогда не нарушал личные границы Паркера. Техник был настолько же серьезен и флегматичен, насколько Паркер – говорлив и непостоянен. Паркер мог часами причитать по поводу вышедшей из строя микросхемы, проклиная ее родословную вплоть до почвы, из которой изначально были добыты ее редкие земные компоненты. И Бретт терпеливо отвечал ему: «В точку».

Для Бретта эти два слова значили куда больше, чем просто декларация мнения. Они были отражением его личности. Для него тишина являлась самой ясной формой коммуникации. А вот в болтливости крылось безумие.

И еще был Эш. Эш являлся научным сотрудником, но не это делало его сны такими забавными. В смысле, забавно-своеобразными, а не забавными в смысле «ха-ха». Из всей команды у него были наиболее профессионально организованные сны. Они соответствовали его бодрствующему «я» куда больше, чем у всех прочих. Сны Эша совершенно не содержали ложных представлений.

И это было вовсе не удивительно, если по-настоящему знать Эша. Впрочем, ни один из шести товарищей по команде его толком не знал. Зато сам Эш знал себя отлично, и если бы его спросили, то он мог рассказать, почему он никогда не стал бы профессиональным сновидцем. Но никто и не думал задавать такой вопрос, несмотря на то, что научный сотрудник явно считал профессиональное сновидение куда более пленительным, чем любой из членов команды.

О, и еще был кот по имени Джонс. Совершенно обычный домашний кот – точнее, в данном случае корабельный кот. Джонс был крупным животным с рыжеватым мехом, сомнительной родословной и независимым видом, и он давно привык к превратностям корабельной жизни и специфическим особенностям людей, что путешествовали в космосе. Он тоже спал холодным сном и видел простые грезы о теплых, темных местах и мышах, придавленных силой гравитации.