Пандора - Энн Райс

Еще не прошло и двадцати минут с того момента, как тыоставил меня здесь, в кафе, с того момента, как я отрицательно ответила на твоюпросьбу написать историю моей смертной жизни, рассказать о том, как я сталавампиром, – о встрече с Мариусом всего через несколько лет после егоРождения во Тьму.

И вот я открыла твой блокнот и пишу одной из тех вечныхчернильных ручек с тонким пером, что ты мне оставил. Чувственный след черныхчернил на дорогой, безупречно белой бумаге приводит меня в восторг.

Естественно, Дэвид, ты оставил мне нечто элегантное –красивую приманку. Ведь переплет этого блокнота сделан из темной лакированнойкожи с узором из прекрасных роз без шипов, но с листьями – узор в конечномсчете остается не более чем узором, но свидетельствует об основательности. Этотпереплет словно гласит: «Тем, что написано под этой тяжелой и красивойобложкой, пренебрегать нельзя».

Плотные страницы с бледно-голубыми линейками… Ты практичен,ты все продумал и, вероятно, знаешь, что я редко брала в руки перо и бумагу.

Даже в резком царапанье пера по бумаге есть что-топленительное – оно напоминает мне о тончайших древнеримских перьях, которыми я,склоняясь над пергаментом, писала письма отцу или заполняла страницы своегодневника… Ах этот звук! Единственное, чего мне сейчас не хватает, – этозапаха чернил, но ведь в руках у меня изящная пластмассовая ручка, и она будетоставлять тонкий и глубокий след еще на многих сотнях страниц.

Вот видишь – я все-таки задумалась о твоей просьбе изаписываю собственные размышления, а значит, кое-что ты от меня получишь. Заокном идет дождь, в кафе не смолкает шумная болтовня, и я вдруг поняла, чтовозвращение на две тысячи лет назад не обязательно будет агонией, а можетдоставить чувство, близкое к удовольствию, как, например, кровь. Вероятно,поэтому я уступаю тебе, подобно тому как уступают всем нам смертные.

Я тянусь за жертвой, одолеть которую нелегко, – за моимличным прошлым. Возможно, эта жертва убежит от меня с быстротой, способнойпоспорить с моей скоростью. Так или иначе, я выслеживаю жертву, которую никогдане знала в лицо. В этом и заключается волнение охоты – в том, что современныймир называет расследованием.

В противном случае, почему бы я так живо увидела те времена?Ты не давал мне никакого магического зелья, высвобождающего мысли. Для нассуществует только одно зелье, и имя ему – кровь.

«Вы все вспомните», – сказал ты мне по дороге в кафе.

В сравнении с нами ты еще очень молод, но в своей смертнойипостаси успел дожить до столь преклонного возраста – тогда ты был настоящимученым. Наверное, вполне естественно, что ты так смело пытаешься собрать нашиистории.

Но зачем пытаться объяснять здесь истоки твоего любопытства,твоей храбрости перед лицом утопающей в крови истины?

Как же ты смог разжечь во мне это желание вернуться на дветысячи лет назад – почти на две – и рассказать о смертных днях моей земнойжизни в Риме, о том, как я присоединилась к Мариусу и разделила с ним весьмамаленький шанс сопротивляться Судьбе?

Как же смогли корни, давно похороненные, давно отвергнутые,внезапно поманить меня за собой? Дверь распахнулась. Сияет свет. Входи!

Я снова сижу в кафе.

Я пишу, но останавливаюсь и оглядываюсь, рассматриваяпублику, заполнившую это парижское кафе. Тусклые и бесполые современные ткани…Я вижу юную американку в оливково-зеленом военизированном костюме – все еепожитки умещаются в небольшом, перекинутом через плечо рюкзачке; вижу старогофранцуза, вот уже несколько десятилетий приходящего сюда только лишь затем,чтобы насладиться видом оголенных рук и ног, чтобы упиваться жестами молодых –как вампиры упиваются кровью – в ожидании того драгоценного, словноэкзотический камень, момента, когда женщина со смехом откинется назад, держасигарету в руке, и ткань ее синтетической блузки натянется на груди…

Старик… Седые волосы и дорогое пальто. Он ни для кого непредставляет опасности. Сегодня он вернется в скромную, но элегантную квартиру,где проживает со времен последней великой мировой войны, и будет смотретьфильмы молодой красотки Брижит Бардо. Он считает, что живет. Он не прикасался кженщине вот уже десять лет.

Я не отвлекаюсь, Дэвид. Я бросаю якорь. Ибо я не стануизливать свою историю, словно пьяный оракул.