Мизери - Стивен Кинг

Когда ты заглядываешь в бездну, сама бездна заглядывает втебя.

Фридрих Ницше

1

Коричневый ухмнннн

Йерннн коричневый ухмнннн

Фэйунннн

Вот такие звуки: даже в дымке.

2

Но иногда звуки — как и боль — отступали, и оставаласьтолько дымка. Он помнил темноту: дымке предшествовала плотная темнота. Означаетли это, что состояние его улучшается? Он видит свет (пускай сквозь дымку), асвет — это хорошо, и т. д, и т. п., так? А во тьме были эти звуки? Он не зналответов на эти вопросы. Есть ли смысл спрашивать? И на этот вопрос он не зналответа.

Боль помещалась глубже, под звуками. К востоку от солнца и кюгу от его ушей. Вот и все, что ему было известно.

В течение какого-то времени, очень долгого, как ему казалось(и в самом, деле долгого, так как существовали только боль и дрожащая, какбудто от ветра, дымка), внешняя вселенная состояла только из этих звуков. Он незнал, кто он и где находится, да и знать не хотел. Хорошо было бы умереть, носквозь болевую дымку, окутавшую его сознание подобно летней грозовой туче, онне отдавал себе отчета, желает ли он смерти.

Время шло, и он усвоил, что боль периодически оставляет его.Когда он в самый первый раз вынырнул из непроглядной черноты, котораяпредшествовала дымке, к нему пришла мысль, не имевшая никакого отношения к еготеперешнему положению. Мысль об обломке деревянного столба, торчавшем из пескана пляже Ривер-Бич. Когда он был маленьким, отец с матерью часто брали его с собойна Ривер-Бич, и он всякий раз настаивал, чтобы родители разложили плед так,чтобы можно было лежать на нем и смотреть на этот обломок, который казалсямальчику клыком погребенного под песком чудовища. Ему нравилось сидеть исмотреть, как прилив наступает на берег и в конце концов накрывает деревяшкуцеликом. А потом, несколько часов спустя, когда уже съедены все сандвичи и веськартофельный салат, когда в отцовском термосе не осталось ни капли и когда мамауже готова сказать, что пора собираться домой, обломанная верхушкаполусгнившего дерева вновь показывалась над поверхностью воды. Сначалавыглядывал только острый край, и его накрывало прибоем, потом дерево все большеи больше высовывалось из воды. К тому времени, как его родители выбрасывалимусор в большую круглую урну с надписью СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ НА ПЛЯЖЕ, собиралиигрушки Поли

(это меня зовут Поли я — Поли я сегодня обгорел и вечером масмажет меня маслом «Джонсонз бэби» — пронеслась мысль в той темной грозовойтуче, внутри которой он сейчас жил)

и складывали плед, деревянный столб, почерневший искользкий, уже почти целиком торчал из воды, и на его боках там и сям белелапена. Отец пытался тогда объяснить, что это прилив, но он-то всегда знал, чтоэто столб. Прилив приходит и уходит, а столб остается. Просто иногда его невидно. Без столба прилива не бывает.

Воспоминание ползало по кругу, как сонная муха, и сводилоего с ума. Он принялся было отыскивать в нем смысл, но тут вмешались звуки.

Фэйунннн

Крррасное все крррасннное

Коричневый ухмнннн

Время от времени звуки прекращались. Время от временипрекращался он.

Первое его явственное воспоминание о нынешнем времени, овремени, проведенном в грозовой туче, было воспоминанием о прекращении, омгновениях, когда он сознавал, что не может сделать вдох, и в этом нет ничегострашного, так и должно быть, так и полагается, собственно говоря: он толькорад выйти из игры.

А потом над ним возник чей-то рот, несомненно, женский, хотягубы были жесткие, сухие, и этот рот принялся дуть в его рот, накачивая воздухему в легкие, и когда эти чужие губы отодвинулись, он впервые почувствовалзапах своей тюремщицы, почувствовал запах ее дыхания, запах воздуха, которыйона вдыхала в него против его воли; с такой вот силой мужчина проникает вженщину, которая не желает соития. Этот запах сложился из жуткой смеси ароматовванильного печенья, мороженого в шоколаде, жареного цыпленка и арахисовогомасла.

Ее голос заорал над его ухом:

— Дыши, черт побери! Дыши, Пол! И те губы опять сомкнулись сего губами. В его горло снова потекла струя воздуха. Влажная струя, такаянесется вслед за мчащимся поездом и тащит за собой обрывки газет и конфетныеобертки: потом губы отпрянули, и он подумал: Господи, не надо больше, мой носне выдержит, но он ничего не мог поделать, и некуда было деваться от этогосмрада, смрада, от этого проклятого СМРАДА.

— Дыши, черт тебя подери! — кричал невидимый голос, и ондумал: Хорошо, я буду дышать, все, что угодно, пожалуйста, только не делайэтого больше, не заражай меня, и он даже попытался вдохнуть, но не успел,потому что ее губы, сухие и холодные, как кусок подсоленной кожи, опятьсоединились с его губами и выдыхаемый ею воздух снова наполнил его.

Когда она в очередной раз убрала губы, он не просто выпустилвоздух из легких, а вытолкнул его и тут же самостоятельно сделал глубокий вдох.Выдохнул. И замер в ожидании, что его грудь (он пока не мог ее видеть)поднимется сама, как поднималась всю жизнь безо всяких усилий с его стороны. Ногрудь не поднялась, и тогда он снова набрал в легкие воздуха и задышал сам, какможно чаще, чтобы ее запах выветрился поскорее из его тела.

Никогда прежде обыкновенный воздух не казался ему такимчудесным.

Он опять стал проваливаться в туман, но пока окружающий мирокончательно не скрылся во мгле, услышал, как какая-то женщина сказала:

— Ух! А ведь совсем близко был.