Медовый месяц - Инна Волкова Страница 82

— Я не знаю. Я уже ничего не знаю! — сказал он и посмотрел на меня, впервые за то время, что мы сидели на кухне.

Его лицо было бледным и усталым, под глазами залегли тени, и мне вдруг захотелось обнять его, прижать к себе крепко-крепко, гладить его волосы, нежно шептать слова поддержки и утешения. Так было с Пашкой, он плакал на моей груди, и я сама едва сдерживала слезы, а иногда и не сдерживала, и гладила его вздрагивающие плечи. Вряд ли Саша станет плакать, но все равно, мне было так важно выразить ему свое сочувствие, даже не сочувствие, это не то слово, а передать свое ощущение свалившегося на нас горя. Обменяться взаимной болью, слить ее воедино, и тогда, быть может, каждому из нас станет хотя бы чуть-чуть легче…

— Саша! — я шагнула к нему навстречу. — Сашенька, я хочу быть с тобой рядом, просто быть! Как это делал ты, когда умерла Лиза. Мне было так тяжело, я так нуждалась в тебе! Позволь теперь, чтобы я помогла тебе. — И, протянув руку, я коснулась его плеча.

Но он вдруг так резко отшатнулся от меня, что чай в его кружке выплеснулся на стол.

— Нет, не надо! — его голос был так резок и так холоден, что я вздрогнула. Сначала я подумала, что он просто боится самого себя, боится не выдержать и высказать мне свою любовь. Любовь, отягощенную виной, привкусом боли и горечи, но все-таки любовь. Но я ошиблась. В его глазах я увидела не сдерживаемую страсть, а чувство, похожее на неприязнь, почти на ненависть. Но я не поверила этому, не хотела верить.

— Саша! — я вновь потянулась к нему, коснулась ладонью его щеки, погладила ее.

Он перехватил мою руку и резко оттолкнул ее. Я растерялась:

— Сашенька, я…

— Что ты хочешь? — резко спросил он.

— Что хочу? — я по-дурацки улыбалась и не знала, что ответить. — Пожалеть тебя! — вдруг вырвался у меня самый идиотский ответ, какой только можно было придумать. — Я хочу пожалеть тебя! — Этот ответ вырвался у меня сам по себе, помимо моей воли.

Он посмотрел на меня удивленно и неожиданно рассмеялся, недобро и надменно. Потом так же резко и неожиданно, как и начал смеяться, оборвал смех и, прищурившись, посмотрел на меня:

— А кто тебе сказал, что мне нужна твоя жалость, да и ты сама? — четко, почти по слогам произнес он.

— Но как же так, — пролепетала я. — Ведь я люблю тебя, ты мне нужен, Саша. Я знаю, что не должна этого говорить, но и молчать у меня нет сил.

— А я тебя не люблю. — Он поднялся с места и залпом допил чай. — Прости, но это так.

А потом, даже не взглянув на меня, вышел из кухни. А я, кусая губы, чтобы не разрыдаться от боли и обиды, смотрела в окно, за которым плыли по вечернему небу яркие звезды. Такие прекрасные и светлые, но такие далекие и недоступные… Я распахнула окно и, подставив пылающее лицо свежему воздуху и легкому ветру, немеющими губами старалась шептать слова молитвы…

Я говорил с ней, но она не слышала меня. А может, все же слышала? Только не могла ответить и как-то выразить свою реакцию на мои слова. Я просил у нее прощения, нет, я не объяснял, за что именно, просто говорил — «прости». Я держал ее за руку, рука ее была неподвижной, как и она сама. Я объяснялся ей в любви, может быть, впервые за долгие годы нашей совместной жизни. Не то чтобы впервые, конечно, я говорил иногда, что люблю ее, что она мне дорога, впрочем, надо признаться, редко, я не любитель подобных признаний и всегда считал, что излишняя сентиментальность для мужчины смешна и нелепа. Но сейчас мне было важно сказать ей именно эти слова, которые были так нужны ей все эти годы, я только сейчас понял это… Я всегда считал, что любовь, как и все остальные чувства, надо доказывать делами, а не словами. Но оказывается, и слова иногда важны. И именно сейчас я понял одну простую вещь: я люблю эту женщину, и никто мне не нужен, кроме нее. Никто. И она именно тот самый человек, с которым мне бы хотелось прожить всю оставшуюся жизнь и умереть. В один день и час, или нет, это уж как Бог даст… Я также думал о своих родителях, которые прожили всю долгую и тяжелую жизнь вместе. Они тоже не говорили друг другу красивых слов, в нашей семье вообще не были приняты нежности и выражение чувств. Может, поэтому я привык все скрывать. Мне казалось, что истинные чувства должны быть скрыты от посторонних глаз, находиться где-то глубоко в сердце, в душе. А если выставлять их напоказ и всем хвастаться, словно игрушкой, то они утрачивают свою ценность. Может, я был не прав. Слова, слова… Когда умерла мама, отец не плакал, по крайней мере, я не видел его слез. Он не жаловался, ничего не говорил. Несмотря на солидный возраст, он был здоровым человеком, даже врачи удивлялись и говорили, глядя на него: «У вас сердце и давление, как у тридцатилетнего, сто лет проживете, а то и больше…» Но он не дожил до ста лет. Потому что женщина, которую он любил, покинула его раньше. Единственная женщина, которую он любил в своей жизни, несмотря на то, что не всегда был ей верен, именно так он сказал в последнюю ночь своей жизни. В тот вечер он был как-то тихо радостен, словно светился изнутри, и легкая улыбка блуждала на его губах. Помню, я удивился и спросил, что с ним происходит, в чем причина такого благостного состояния? Он ничего не ответил, а только посмотрел на меня как-то по-особенному и немного хитро, загадочно, как будто знал нечто, что было мне неведомо, словно обладал неким тайным знанием. А потом вдруг обнял меня и поцеловал, и сказал, что любит меня и гордится мной, что я молодец и он может быть за меня спокоен. Я тогда очень удивился, подобные нежности были ему несвойственны. И смутная тревога сжала мое сердце. Я пожелал ему спокойной ночи и ушел спать. А когда наутро пришел будить его, чтобы позвать к завтраку, он был уже мертв… Его лицо было совершенно спокойным и безмятежным, просветленным, он словно говорил мне: не надо слез, не надо грусти, я ухожу счастливым, потому что могу быть спокоен за тебя, ты не подведешь меня, и потому что ТАМ я встречусь с женщиной, которую люблю, единственной женщиной, которую я любил всю свою жизнь…

Единственной женщиной, которую я любил… И люблю… Мне надо было потерять ее, чтобы понять это. Нет, не потерять, я не хочу в это верить. Она со мной, здесь, и я никуда ее не отпущу. Я буду бороться с этой грозной дамой по имени СМЕРТЬ. Я не хочу больше, чтобы она восторжествовала. Хватит смертей, хватит боли. Хватит крови. Я хочу верить в жизнь, а не в смерть. Я хочу произносить слово «есть» вместо слова «была» или «был». Прости меня, милая славная девочка с нежной бархатной кожей, мягким шелком волос и такими чистыми и яркими глазами, которые смотрят на меня с такой безграничной преданностью и обожанием. Прости меня, но я не люблю тебя. И никогда не любил. Я понял это только сейчас. Ясно и четко понял, и это не самообман, не трусливая попытка спрятаться от мук собственной совести. Нет. Это была просто мимолетная вспышка, увлечение, страсть, вспыхнувшая так внезапно, как она и погасла. Солнечный удар, но лето почти кончилось, и я прихожу в себя. Солнце светит все реже и слабее, впереди промозглая осень с унылыми дождями и беззащитными голыми деревьями. Это лето было, наверное, самым насыщенным в моей жизни, как горем, так и радостью, которую я ошибочно принял за счастье. Как принял страсть за любовь. Я чувствую свою вину перед этой милой девочкой, которая годится мне в дочери. Как отвратительно я выгляжу в роли этакого пресыщенного жизнью опытного сластолюбца и совратителя! Поиграл, как кошка с мышкой, и выбросил, когда надоела. Как гнусно и гадко! Я вчера вел себя отвратительно, был груб и резок с тобой, а ведь ты ни в чем не виновата, ты искренне любила меня и продолжаешь любить до сих пор. Вот только объект для своей любви ты выбрала на редкость неудачно, девочка моя. Если бы ты только могла знать… Я попрошу у тебя прощения, я постараюсь объяснить, ты умная девочка, ты меня поймешь. Я снова сделаю тебе больно, а ты и так перенесла слишком много боли, слишком много для твоих хрупких плеч и юного неискушенного сердечка. И возможно, тебе предстоит вскоре пережить еще один удар, возможно, самый страшный из всех. Дай бог, чтобы я ошибся… Я впервые в жизни хочу ошибиться. Да, я боюсь. Боюсь и даже не скрываю это. Боюсь взглянуть правде в лицо, потому что это самое лицо может внезапно превратиться в страшную маску, безумный оскал, лик смерти. Пляску смерти. Нельзя смотреть в зеркало. Нельзя. Это опасно. Вглядываться до боли в глазах в свое отражение и видеть, как твое лицо, может быть, не самое совершенное с точки зрения канонов красоты, но такое знакомое и привычное, вдруг превращается в безумную маску, маску смерти и боли, окрашенную в кроваво-красный цвет. Но я знаю, что должен это сделать. Я не имею права прятать голову в песок, словно страус. Я должен сделать это, как бы тяжело мне ни было. Я должен сделать этот шаг. Я поклялся в этом в церкви, перед ликом всевидящего Бога. И горячий воск обжигал мне пальцы, но я не замечал этого. А она стояла рядом и смотрела на меня, как на бога. Если бы она могла прочитать мои мысли, моя чистая, непорочная, светлая девочка! Я не достоин тебя, моя хорошая. И видит Бог, я не хотел причинить тебе боль, как и всем другим, тем, кого я…