Завет - Гейл Линдс Страница 75

— Ты так уверена, что сможешь найти ее здесь?

— Мне было сказано: проси провести тебя к затворнице.

Повисла мертвая тишина.

— Кто рассказал тебе о ней?

— Пламбер.

С лица монахини сбежали все краски, оно стало белым как мел. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки и заговорить:

— Так ты та самая Дженни?!

— Да.

— Жди здесь, — сказала сестра. — Никуда не уходи, ни с кем не разговаривай, не отвечай, даже если заговорят с тобой, понятно?

— Да, матушка, — ответила Дженни со смирением, достойным сестры Адрианы.

— Ты не послушница и не посвященная. Ты не обязана называть меня матушкой.

— Пусть так, матушка.

Монахиня кивнула.

— Как тебе заблагорассудится. — Она отвернулась и направилась прочь, но Дженни успела заметить промелькнувшее в ее глазах удовлетворение.

Она осталась одна в сумрачном, затхлом помещении, молча ожидая возвращения матушки. Окна здесь отсутствовали, мебель — два стула и кушетка — выглядела такой жесткой и неудобной, словно предназначалась для комнаты свиданий в тюрьме. На мозаичном полу Дженни увидела изображение распятого Христа; краски поблекли от времени и нередких наводнений. Впрочем, было очевидно, что мастера изначально выбрали самые мрачные оттенки, какие только удалось найти: при отделке монастыря не подобало использовать яркие краски. Арки по трем сторонам холла вели вглубь, в тусклый полумрак.

Подошло время Шестого часа, [35]и Дженни услышала далекое монотонное бормотание. Мысли ее были заняты Декстером. Это он рассказал ей о монастыре Санта-Марина Маджоре и посоветовал просить встречи с затворницей. Декстер и был Пламбером — так называли его монахини Санта-Марина. Когда Дженни спросила, почему, Декстер улыбнулся ей, как умел улыбаться только он, одним уголком рта. Она так любила эту улыбку…

— Как всегда, имея дело с чем-то действительно важным, мы должны обратиться к латыни. На латыни plumbum означает «свинец». В Средние века крыши покрывали свинцом, так что «Пламбер» — это «кровельщик»… Монахини Санта-Марина Маджоре называют меня Кровельщиком, поскольку верят, что я поддерживаю крышу у них над головой.

— И это правда? — спросила тогда Дженни.

Его губы снова тронула загадочная улыбка.

— В некотором смысле, полагаю, да… Я помогаю им деньгами… и верю в них.

Дженни хотела бы узнать больше, но не стала спрашивать, а Декстер больше не возвращался к этой теме. И вот теперь она стояла под сводами Санта-Марина и ожидала встречи с затворницей, — не имея ни малейшего представления, кто такая затворница. Но, подумала она, так ведь было всегда. Деке говорил ей что-то, а она просто принимала это на веру. Он был единственным, кому она верила, с тех пор, как… Нет, сейчас она не будет об этом думать. Усилием воли Дженни заставила себя отвлечься от непрошеных воспоминаний.

Она открыла глаза. Прямо на нее печально взирало мозаичное лицо Христа. Чего он ждет от нее? Веры… конечно, веры. Набожному католику жить много проще. Фраза «на все воля Господа» подходила к любой, самой бедственной ситуации, решала все вопросы. Но в понимании Дженни жизнь не была настолько проста. Банальности, так легко слетающие с губ священников, казались Дженни обычными мыльными пузырями, они лопались почти мгновенно.

Полуденная молитва подходила к концу, когда вернулась сестра Маффиа ди Альбори. Щеки ее порозовели, словно от быстрой ходьбы.

— Идем со мной, Дженни, — сказала она.

Дженни послушно последовала за матушкой. Они миновали центральную арку, прошли через дверь и оказались в портике, поддерживаемом изящными колоннами из светлого известняка с треугольными капителями. Ступени вели вниз, в сад прямоугольной формы, разделенный на четыре равных участка; каждый предназначался для разных растений. На одном Дженни увидела разнообразные пряные травы, на другом — небольшие смоковницы, груши и лимонные деревца. На грядках третьего росли морковь и свекла, лоснились темно-фиолетовые бока зреющих баклажанов, курчавились листья цикория. Четвертый участок был полностью засажен рядами незнакомых Дженни растений с изящными резными листьями.

Здесь и работала сестра Адриана. Стоя на коленях, девушка разрыхляла землю лопаткой, тщательно выбирая сорняки, и аккуратно подрезала растения. Она не подняла глаз, но Дженни увидела, как напряглись ее сгорбленные плечи, когда они прошли мимо, и ее кольнуло сочувствие к юной монахине.

Дорожки между участками образовывали крест, центр которого они миновали, направляясь во внутренние помещения Санта-Марина Маджоре. Дженни, достаточно хорошо знакомая с историей и порядками монастырей, понимала, что ей оказана высшая честь. Обычного посетителя никогда бы не провели во внутренние покои.

— Я хочу рассказать тебе кое-что, чтобы немного подготовить к беседе, — проговорила сестра Маффиа ди Альбори своим низким спокойным голосом. — Тебе, возможно, известно, что большая часть венецианских монахинь всегда принадлежала к высшему общественному сословию. Наше внутреннее общество тоже строго иерархично. Среди монахинь есть посвященные, monache da coro, благородного происхождения, и послушницы, принадлежащие к низшим сословиям. Так было в шестнадцатом веке; так оно и сегодня.

Они пересекли сад и ступили под своды еще более внушительной арки, ведущей в закрытые для посторонних помещения монастыря. Эта часть территории находилась достаточно далеко от улицы и гораздо ближе к церкви Сан-Николо, чем Дженни могла предположить. Такова была венецианская архитектура: улицы исподволь поворачивали, замыкаясь сами на себе. В Венеции вы неизбежно рано или поздно теряли дорогу и оказывались в совершенно неожиданном месте; что ж, это была одна из очаровательных местных особенностей.

Дженни заметила на стене необычную вешалку — длинную доску с несколькими рядами вбитых в дерево кованых крючков. На каждом висела длинная узкая полоска кожи, оканчивающаяся спутанной кистью из конского волоса.

Охваченная неудержимым любопытством, Дженни протянула руку, чтобы пощупать один из диковинных предметов, но матушка отвела ее ладонь в сторону.

— Они принадлежат монахиням, это личные вещи. — Она смерила Дженни внимательным взглядом своих темных глаз. — Ты не знаешь, что это такое? — Взяв в руки одну из полосок, она продолжила: — Это цеп, Дженни. Периодически мы используем их. Епитимья налагается на всех сестер еженощно в Великий пост, трижды в неделю во время рождественского поста, дважды в месяц — независимо от времени года. — Сестра умело взмахнула рукой, хлыст рассек воздух и с резким звуком ударил ее по спине. — Вижу, мысль о подобной практике приводит тебя в ужас, но, поверь, это позволяет избавиться от внутреннего напряжения. Как и пост, это помогает духу воспрять и обратиться к Богу.

Она плавно обернулась и повесила хлыст на место.