Ватикан - Антонио Аламо Страница 53

Спасения нет. Спасения нет ни для кого с тех пор, как я измыслил соблазн и желание — этот совершенный механизм, предназначенный, чтобы плодить несчастья. А чтобы этого не показалось мало, я разжег в людских сердцах огонь алчности, и эта алчность и это желание, заставляющие раздуваться ваши «я», уничтожают всякую возможность того, что кому-то повезет. Я хорошо знаю, что говорю, поверь мне. Ибо даже жажда Бога есть не что иное, как одна из форм алчности, желания и самовлюбленности. Голубиный помет, да, как не уставал тебе напоминать твой приор Косме, еще один из моих слуг, пусть и не ведающий об этом, но помет фосфоресцирующий, Гаспар, вы — фосфоресцирующий помет, который хочет подняться над Землей и улететь далеко, за пределы этого мира. Ах, все эти пятна голубиного помета, предающиеся медитации, обливающиеся холодной водой, питающиеся овощами, возносящие молитвы Богу Отцу, творящие красоту из слов и звуков, вечно жаждущие любви, жаждущие абсолюта в хрупком и преходящем мире, мире продажности, вражды, скорбей, нищеты, войн, болезней и непрестанных смертей. И когда после тяжких усилий и борьбы без передышки вы попадаете в Страну Счастья, Страну Чистого Удовлетворения, Страну Чистых Нег — что вас там ожидает? Что я для вас приготовил? Скуку, брат Гаспар, скуку, сдобренную отбросами воспоминаний, этого сокровища, которое делает вас такими бедными. Если копнуть поглубже, то счастье зависит от не рассуждающей доблести. Счастье — это упражнение в цинизме, Гаспар. Человечество делится на две половины: на тех, кто выбирает неправильный путь, и тех, кто живет фантазиями, кто следует по крайней мере какому-то пути, неуверенный ни в чем, кроме небытия. Разве ты не видишь надписи, которые я разместил на обочине этого пути?

Выхода нет.

Спасения нет.

Ты — ничто.

Аз есмь Сатана.

Бедного брата Гаспара вновь затошнило, и он почувствовал, как густой мрак овладевает всем его существом, густой мрак, в котором, однако, как зловещие предвестники близкого краха плавали розовая туша несъедобного лосося и летучий лангуст, ощетинившийся пугающими усиками и отростками, и тогда слезы затуманили его взгляд, и не в силах противиться он изверг из себя обильную рвоту.

Бросившись в уборную, он утер рот и посмотрелся в зеркало, откуда на него неотступно глядели неестественно красные, почти дьявольские глаза. Ударом кулака он разбил стекло, слегка оцарапав пальцы и тыльную сторону ладони.

Чувствуя перемену во всем организме и без всякой веры в успешное выполнение возложенной на него миссии, он внезапно и без всякой на то конкретной причины разрыдался навзрыд, захлебываясь слюной и текущей из носа слизью, и вскоре после этого понял, что губы его вновь произносят имя Сатаны.

Брат Гаспар, ты звал меня, и вот я явился.

Он безуспешно постарался сохранить спокойствие и уверенность и вверить себя Божьему милосердию. Затем он попытался прибегнуть к силе молитвы, но слова его звучали невнятно, ничего не получалось, тогда он решительно взял завязанную узлами веревку и туго затянул ее вокруг пояса, что облегчило его состояние на полчаса. Гаспар использовал мирный оазис покоя, достигнутого благодаря наказанию плоти, чтобы вновь приступить к составлению пастырского послания, но рука его непроизвольно выводила мое имя, имя Сатаны, — то слева направо, то наоборот.

Ты звал меня, и вот я здесь.

Теперь брат Гаспар отчетливо слышал чудовищные кощунства, изрыгаемые его собственными устами. Не в силах вынести это ни минутой больше, он заткнул уши руками и растянулся на диване, чувствуя страшный зуд и отчаяние. Тогда-то монах и услышал доносившиеся из коридора шаги, шаги, которые не могли принадлежать человеку и которые могли производить только копыта нечистой твари.

Однако теперь я появился перед ним в облике его матери.

Что ты делаешь, Гаспарито? Как — ничего? Знаешь, ты плохо выглядишь. Ты просто сходишь с ума. Такое одиночество… Если бы ты женился… Теперь у меня были бы внуки, и мне не было бы так одиноко. Почему ты меня бросил? Каждый день ты с Богом, все искал собственного спасения, а меня посылал к черту. Тетушка Кончи хочет четки, освященные Папой, так что попроси у него — ты меня слышишь? — освященные Папой четки для тетушки Кончи. Но пусть он освятит их перед тобой, чтобы она знала, что их освятил именно он, а не какой-нибудь монсиньор. Он слишком стар? Когда я вижу его по телевизору, мне его жалко… Бедный Папа! Как он страдает! Он и в жизни такой же старый? Почти как по телевизору? Твоя сестра была очень довольна, когда я сказала ей, что ты в Ватикане: вчера я пошла к ней с букетом цветов. Какая-то собака нагадила на ее могилу. Нельзя, чтобы пускали собак гулять по кладбищу. Их всех нужно истребить! Может быть, ты поговоришь с епископом, чтобы такого больше не было?

— Успокойся, мама, пожалуйста, прошу тебя, не плачь, ты надрываешь мне сердце… — сказал ей бедняжка Гаспар, а потом потянулся, чтобы обнять женщину, давшую ему жизнь, с которой он тем не менее обошелся неподобающим образом, но я оттолкнул его и стал лаять, как одержимый, пока не превратился в крохотную черную собачонку, ту самую, которая пометила могилу его сестры, при этом в значительной степени сохраняя черты его матери. Я оскалился и зарычал. Брат Гаспар не сробел и осенил меня крестным знамением, и тогда я повернулся и вышел из комнаты. Сердце экзорциста колотилось от страха. Схватив распятие обеими руками и призвав на помощь все свое мужество, он обошел дом в поисках видимых признаков демона, но нигде не обнаружил ничего сверхъестественного.

Брат Гаспар вернулся в гостиную и там к своему ужасу снова встретил меня. Упав на колени, он выставил мне навстречу распятие и между прочим сказал, что архангел Рафаил проломит мне череп. Я не мешкая ответил ему, что насчет архангела Рафаила все это детские сказки, что он безвозвратно погиб, что погибла вся Церковь и скоро последние следы веры сотрутся навсегда. Иисус покинул их, и пусть они лучше вдоволь насладятся тем немногим, что им осталось от земной жизни, тем жалким отрезком времени, который Бог предоставил им, чтобы усовершенствовать свою душу или погубить ее. На самом деле католическая церковь была моей церковью — церковью Сатаны. Гаспар по-ребячески принялся проклинать меня, вновь твердя, что его ангел-хранитель проломит мне череп, и как раз в этот момент почувствовал, что кто-то изо всех сил ударил его палкой по спине. Монах попытался было встать, но тут на него обрушился второй, не менее сильный удар — это был не кто иной, как монсиньор Лучано Ванини, мой на удивление тупоголовый слуга, который на сей раз, однако, повел себя достойно: он задрал рясу брата Гаспара, в то время как я, подняв лапу, помочился на нелепые папские энциклики, а затем, укусив монаха за туфлю и унося ее с собой, выпрыгнул в окно и затерялся в ночи.