Афинские убийства - Хосе Карлос Сомоса Страница 48

Шепот восхищения последовал за его высокими благочестивыми словами. Прибыли еще люди: несколько стражников и некто, похожий на врача. Праксиной поднял взгляд, и Время, которое было почтительно замерло, снова потекло вперед.

– Кто это сделал? – вопросил он. Его голос был уже не столь тверд. Пожалуй, скоро, когда никого не будет рядом, он заплачет. Чувства еще не подступили к его лицу.

Последовало молчание, но создавалось впечатление, что все переглядываются, решая, кто заговорит первым. Один из сопровождавших его мужчин сказал:

– Сегодня на рассвете соседи услышали крики в мастерской, но подумали, что это одна из вечеринок этого Менехма…

– Мы видели, как Менехм выбежал отсюда! – вмешался кто-то. Его голос и запущенный вид контрастировали с внушавшим почтение достоинством людей Праксиноя.

– Ты видел его? – спросил Праксиной.

– Да! И другие тоже! Тогда мы позвали служителей-астиномов!

Казалось, мужчина ожидал за свои слова какого-то вознаграждения. Однако Праксиной не обратил на это внимания. Он снова повысил голос и спросил:

– Кто-нибудь может сказать мне, кто сделал это?

И он произнес «это» так, словно речь шла о кощунственном, достойном отмщения Фурий, святотатственном, непостижимом деле. Все присутствовавшие опустили глаза. В мастерской не слышалось даже жужжания мух, хотя две-три ле тали медленными кругами в сиянии открытых окон. Статуи, почти все незавершенные, казалось, смотрели на Праксиноя с окаменелым сочувствием.

Врач, худая и неуклюжая фигура, гораздо более бледная, чем сами трупы, опустился на колени и, поворачивая голову, по очереди осматривал оба тела: притрагивался к старику и тут же к юноше, будто бы сравнивая их между собою, и бормотал о своих открытиях с упорной медлительностью ребенка, повторяющего перед экзаменом буквы алфавита. Склонившийся на посох астином слушал и почтительно кивал в знак согласия.

Тела лежали друг против друга, на боку, вытянувшись в величественном озере крови на полу мастерской. Они были похожи на фигуры танцоров, написанные на глиняном сосуде: старик, одетый в рваный серый плащ, сгибал правую руку и вытягивал над головой левую. Юноша симметрично повторял позу старика, но был полностью обнажен. Впрочем, старика и юношу, раба и свободного человека, уравнивал в глазах общества ужас их ран: у них не было глаз, лица были изуродованы, а кожа изорвана глубокими порезами; меж их ног виднелись следы хладнокровной ампутации. Было еще одно различие: в сжатой правой руке старик держал два глазных яблока.

– Они голубые, – заявил врач, словно составляя опись.

Сказав это, он глупо чихнул. И продолжил:

– Это глаза юноши.

– Служитель Одиннадцати! – провозгласил кто-то, расколов жуткую тишину.

Но хотя все взгляды обратились к толпе любопытных, сбившейся у входа на крыльцо, никто не разобрал, кто же

был вновь прибывший. Тогда неожиданный голос, горящий искренностью, сразу привлек всеобщее внимание:

– О, Праксиной, благородный из благородных!

Это был Диагор Медонтский. Он пришел в мастерскую незадолго до Праксиноя вместе с тучным низким мужчиной и в сопровождении другого, громадного, мужчины странного вида с маленькой собакой на руках. Толстый мужчина, казалось, испарился, но Диагор довольно надолго привлек к себе внимание, ибо все видели, как он горько рыдал, простершись рядом с телами. Однако сейчас он выглядел энергичным и решительным. Похоже было, что все его силы сосредоточились в одном месте в горле, несомненно, с целью придать необходимую силу его словам. Глаза его покраснели, а сам он смертельно побледнел. Он произнес:

– Я Диагор Медонтский, ментор Анфиса в…

– Я знаю, кто ты, – резко прервал его Праксиной. – Говори.

Диагор провел языком по пересохшим губам и набрал воздуха:

– Я хочу выступить сикофантом и прилюдно обвинить в этих преступлениях скульптора Менехма.

Послышалось вялое перешептывание. После тяжкой битвы чувства одержали победу на лице Праксиноя: покраснев, он поднял одну из черных бровей, медленно тянувшую за ниточки глаза и веки; слышно было его дыхание. Он произнес:

– Кажется, Диагор, ты уверен в том, что говоришь.

– Уверен, благородный Праксиной.

Другой голос с чужеземным акцентом вопросил:

– Что здесь произошло?

Это был наконец, иначе быть не могло, служитель Одиннадцати, помощник судейской коллегии, которой принадлежали верховные полномочия в делах о преступлениях: громадный мужчина, одетый в звериные шкуры на варварский лад. На поясе у него был завязан кнут из бычьей кожи. Вид у него был угрожающий, но лицо тупое. Он тяжело дышал, будто после быстрого бега, и, судя по выражению лица, был разочарован, убедившись, что все самое интересное произошло в его отсутствие. Некоторые (такие люди всегда найдутся) подошли рассказать ему то, что знали или думали, что знают. Большинство все же продолжало прислушиваться к словам Праксиноя:

– И почему ты думаешь, Диагор, что Менехм сделал это… с моим сыном и с его старым педагогом Эвмархом?

Диагор снова облизал губы.

– Он сам скажет нам об этом, благородный Праксиной, если нужно, под пытками. Но не сомневайся в его виновности – это все равно что сомневаться в солнечном свете.

Имя Менехма было у всех на устах: разное произношение, разные интонации. Все мысли обратились к его лицу и внешнему виду. Кто-то что-то крикнул, но ему тут же приказали молчать. Наконец Праксиной нарушил почтительное молчание и сказал:

– Ищите Менехма.

Словно услышав долгожданный пароль, Гнев поднял головы и руки. Одни требовали мщения, другие призывали в свидетели богов. Некоторые, даже не зная Менехма в лицо, хотели подвергнуть его жестоким пыткам; знавшие же его качали головой и поглаживали бороды, рассуждая: «Кто бы мог подумать!» Казалось, лишь служитель Одиннадцати не совсем понимал, что происходит, и спрашивал то одних, то других, о чем они говорили, и кто был искалеченный старец, лежавший рядом с юным Анфисом, и кто обвинил скульптора Менехма, и о чем все кричали, и кто, и что.

– Где Гераклес? – спросил Диагор Крантора, дергая его за плащ. Царило ужасное смятение.

– Не знаю. – Крантор пожал огромными плечами. – Только минуту назад он, как собака, вынюхивал все вокруг тел. А теперь…

Для Диагора в этот момент в мастерской было два вида статуй: одни не шевелились вовсе, другие еле-еле двигались. Он неуклюже пробрался через все статуи, получая удары, различая, как кто-то зовет его сквозь шум; его плащ тащили в другую сторону, он обернулся: шевеля губами, к нему приблизилось лицо одного из людей Праксиноя.

– Ты должен поговорить с архонтом, если хочешь начать иск…

– Да, я поговорю, – ответил Диагор, не совсем понимая, что ему говорят.

Он пробрался через все препятствия и вырвался из толпы, пробираясь к выходу. День стоял прекрасный. Рабы и свободные люди окаменели перед портиком входа, будто завидуя стоявшим внутри скульптурам. Присутствие людей камнем давило на грудь Диагора: он смог свободно вздохнуть, только оставив здание позади. Он остановился, огляделся по сторонам. Наконец с огромным облегчением он заметил вдали неуклюжую походку медлительно и задумчиво шагавшего тяжконогого Разгадывателя. Он окликнул его.