Зов издалека - Оке Эдвардсон Страница 33

Он оставил велосипед на стоянке. Ангела жила на пятом этаже. Она на секунду прижалась к нему, и они тут же вышли на балкон. Сидели и смотрели на море. На фоне чуть более светлого неба вода была совершенно черной. В лунном свете казалось, будто крыши домов посыпаны пеплом. На столике стояли бутылки с вином, водой и еще что-то пахнущее пряными травами и солью.

— Значит, ты приехала еще вчера?

— Я же сказала.

На ней были тонкий мягкий свитерок и шорты. Волосы забраны в конский хвост, никакой косметики. Он смотрел на ее миниатюрный четкий профиль на фоне светлой оштукатуренной стены. Не убавить, не прибавить. Не нужно никакого макияжа.

— И что ты делала?

— Сидела на балконе. Вчера была прекрасная видимость… Видны были даже катера с рыболовами — как они качаются на воде.

— Меня от одной мысли начинает тошнить.

— А меня нет. — Она отпила глоток воды. — Очень уютно и пасторально.

— Завидую.

— И размышляла о нас.

Начинается, подумал Винтер. Прошло всего несколько минут.

— Как мама себя чувствует?

— Она чувствовала себя отлично… пока мы не начали говорить… о нас с тобой.

— Неужели это так страшно? И потом… разве в этом была необходимость?

— В чем?

— Говорить с мамой о нас. Мы же можем и сами порассуждать на эту тему.

— Порассуждать… И когда ты хочешь начать рассуждения?

— Я слыву вполне рассудительным человеком.

— Слывешь? Я не вижу здесь никого, кто сделал бы шаг вперед и сказал: «Да, Эрик Винтер слывет вполне рассудительным человеком».

— Ангела!

— Мы говорим обо мне и о тебе.

— Это же всего-навсего выражение! Поговорка! Я слыву, он слывет…

— Поговорка? Значит, Эрик Винтер уже и в поговорки вошел…

Он макнул стебель сельдерея в соус из анчоусов и черных оливок. Приятная солоноватая горечь.

— Очень вкусно.

Она молча посмотрела на него. Эрик рассчитывал отвлечься от мыслей, забыть все хоть на несколько часов, но, оказывается, это не так просто. Он взглянул на Ангелу и вспомнил лицо Хелены в мертвенном голубоватом свете.

— Извини, — сказал он, словно она могла читать его мысли.

— Это мне знакомо… Я вовсе не хочу походить на жену полицейского, которая сидит дома и не спит, дожидаясь мужа.

— Дожидаться — это моя привилегия. — Винтер потянулся к графину с водой.

Она перехватила его руку.

— И чего ты дожидаешься, Эрик?

И правда — чего он дожидается? Это серьезный вопрос. Многого… Он дожидается, когда станет известным имя убитой. Имя убийцы. Он дожидается покоя. Победы добра над злом. Он дожидается ее, Ангелу.

— Сегодня я дожидался тебя.

— Скажи проще: твоего тела.

— Не надо меня унижать. Мне нужна вся ты. — Он сжал ее руку.

Она отстранилась и сделала еще один глоток. Неожиданный порыв ветра подхватил бумажную салфетку, и она полетела вниз, беззаботно рыская в полете, как бабочка.

— Ты мог бы показывать это и почаще, и получше.

— Я показываю. Стараюсь показать… как умею.

— Ты всегда думаешь о чем-то другом.

— Это правда, но не совсем. Часто… но не всегда.

— Например, сейчас.

— Да… это дело…

— Да у тебя всегда «это дело»! Ты же знаешь — я не прошу тебя сменить профессию. Но она… она же везде, твоя профессия, лежит на нас… как слой пыли! Не только на нас, но и на всем, что тебя окружает.

— Нет… это не так. Пыль не может лежать, потому что я все время ее ворошу. Любое сравнение, только не это.

— Перестань… ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.

Опять подул ветер. У Ангелы взметнулись волосы, и он быстро накрыл рукой последнюю салфетку, чтобы и ее не унесло. У природы свои способы сортировки мусора.

— Ангела… я ничего не могу с этим поделать. Это… это часть меня самого. Или часть моей работы, называй, как хочешь.

Он рассказал, как увидел лицо Хелены. И она была сейчас с ними, за этим столом. Не он искал ее. Она искала его.

Ангела ничего не спрашивала. Винтер и не хотел, чтобы она что-то спрашивала. Может быть, потом. Не сейчас.

— Ты же тоже приносишь с собой снимки больных.

— Это другое… У тебя все иначе.

— Ничего не могу поделать, — повторил он. — Но это мне помогает в работе.

— Помогает? Великому комиссару, волшебнику следствия? Помощь, которая тебя раздавит в конце концов.

— Ты хочешь сказать, я сойду с ума? А может, уже сошел? Ну что ж… наверное. Не совсем, но слегка. Достаточно, чтобы работать в полиции.

— Борьба со злом… — задумчиво сказала она. — Любимая тема.

— Знаю… этот пафос звучит глуповато.

— Нет, Эрик… тебе известно, что я так не думаю. Но иногда для меня это… как бы чересчур.

Ну что на это сказать… Преступности имя — легион. Он полицейский, но не циник. Он верит в силу добра. И именно поэтому говорит о зле. Зло непобедимо. Враг за бронированным стеклом. Оно есть, его видно, но не дотянешься. Чудовище, непостижимое и непонятное, не подчиняющееся законам человеческой логики. Пытавшиеся понять зло и дать ему разумное определение всегда кончали плохо. Он понимал это, но это были только азы понимания. Пройдено куда меньше, чем осталось. Он хотел приблизиться к злу и победить. Это его работа — найти слабое место в броне и одолеть. И никакого другого оружия, кроме здравого смысла, у него нет. Если зло нельзя победить разумом и честностью… тогда чем? Чем можно победить зло?

Ему, как всегда, не хотелось об этом думать. Эта мысль была как черная дыра в его мире: зло можно победить только злом.

Зло можно победить только злом.

Бергенхем подул Аде за ушко, и она взвизгнула — он самонадеянно решил, что от удовольствия. Она живет в тумане пудры, подумал он, нечаянно столкнув на пол лоток с детской присыпкой.

Он подул еще раз, и с мочки уха слетело несколько пылинок. Она все время гулила — должно быть, хотела что-то рассказать, и эти забавные звуки говорили ему больше, чем все услышанное за этот день. Скоро ей исполнится целых полгода. Он держал ее на руках, слегка сжимая предплечьями, и думал о странностях жизни.