Путь смертных - Амброуз Перри

Ни одна уважающая себя история не должна начинаться со смерти продажной женщины, и за это следует принести извинения – вполне естественно, что это не та тема, на которой хотелось бы заострять внимание порядочному человеку. Однако именно уверенность, что приличное общество Эдинбурга чурается подобных вещей, и подтолкнула Уилла Рейвена к судьбоносному решению той зимой 1847 года. Рейвену вряд ли пришлось бы по душе, начни кто его собственную историю с тела несчастной Иви Лоусон. Но им в первую очередь двигала решимость не допустить, чтобы история самой Иви на этом закончилась.

Обнаружил он ее в Кэнонгейте, на четвертом этаже, в крохотной мансарде с покосившимися стенами. В комнатке стоял застарелый запах пота и выпивки, смягченный некой более ароматной ноткой: женские духи, конечно, пускай и дешевые, какие носят лишь продажные женщины. Закрой он глаза, вдохни – и можно было бы представить себе, что она еще здесь, готовится выйти на улицу вот уже в третий или четвертый раз за последние часы. Но глаза были открыты, и не нужно было щупать ей пульс, чтобы понять: это не так.

Рейвену довелось повидать достаточно смертей, чтобы понять: ее переход в мир иной легким не был. Перекрученные простыни обвивали тело, свидетельствуя о том, что перед смертью она извивалась куда сильнее, чем когда изображала страсть в этой самой постели, и – опасался он – гораздо дольше, чем мог бы потребовать любой из ее клиентов. Поза имела мало общего с вечным покоем: все члены были сведены судорогой, будто боль, оборвавшая ее существование, все еще была с ней, не оставив даже в смерти. Брови были сдвинуты, на губах – страдальческий оскал, в уголках рта собралась пена.

Уилл положил ладонь на руку Иви – и резко отдернул. Она была совершенно холодной на ощупь, и это ошеломило его, хотя и не должно было. Прикосновение к трупу не являлось для Рейвена чем-то непривычным, хотя он редко имел дело с теми, кого знал при жизни. В тот момент, когда Уилл притронулся к ней, в нем что-то дрогнуло – что-то очень древнее: его поразило, как она вдруг превратилась из человека в вещь.

Многие до него в этой комнате наблюдали ее превращение: из средоточия вожделений – в жалкий сосуд с пролитым семенем. Предмет обожания, в одну секунду сменяющегося отвращением.

Но не в его случае. Всякий раз, когда они были вместе, он желал лишь одного: вытащить ее отсюда. Для нее он не был лишь очередным клиентом. Они были друзьями. Разве нет? Ведь именно поэтому Иви делилась с ним надеждами найти место горничной в хорошем доме, поэтому Уилл обещал навести справки – как только начнет вращаться в нужных кругах.

Поэтому пришла к нему за помощью.

Иви так и не сказала ему, зачем ей нужны были деньги; только то, что нужны срочно. По догадкам Рейвена, она запуталась в долгах, но расспрашивать дальше было бессмысленно. Иви была слишком привычна ко лжи. Но когда он добыл-таки деньги, она, казалось, испытала огромное облегчение и благодарила его со слезами на глазах. Уилл не стал говорить ей, где достал их, из опасения, что попал в кабалу к тому же самому ростовщику, что и она, попросту переложив на себя ее долг.

Две гинеи. На эту сумму он мог бы прожить несколько недель, и, конечно, возможности выплатить ее немедленно у него не было. Но ему это было безразлично. Он хотел помочь. Рейвен знал, что многие нашли бы это смешным, но если Иви верила, что сможет начать новую жизнь в качестве горничной, он готов был верить в это в два раза жарче – ради нее.

Но деньги ее не спасли, и никакой новой жизни теперь не будет.

Рейвен огляделся. Два огарка оплывали, воткнутые в пустые бутылки из-под джина, третий давно уже догорел. Угли в крошечной жаровне еле тлели – она давно уже подсыпала бы немного из ящика рядом. У кровати стоял тазик с водой; на бортике мокрые тряпицы, рядом – кувшин. Здесь она обмывалась всякий раз после клиента. Возле кувшина, на полу, валялась опрокинутая бутылка из-под джина – по растекшейся рядом жалкой лужице было понятно, что, когда бутылка упала, внутри оставалось уже совсем немного.

Этикетка на бутылке отсутствовала, происхождение сосуда было неясным и, стало быть, подозрительным. Не в первый и не в последний раз сомнительное дешевое пойло отправило кого-то на тот свет. Это предположение осложняла вторая бутылка, с бренди, стоявшая на подоконнике. Она была наполовину пуста. Наверное, принес клиент.

Рейвен задумался, не этот ли самый клиент стал свидетелем агонии Иви и поспешил скрыться. Если так, почему он не позвал на помощь? Вероятно, потому, что для некоторых быть обнаруженным в обществе недужной шлюхи ничем не лучше, чем в обществе мертвой; так зачем привлекать к себе внимание? Как это похоже на Эдинбург: благопристойный фасад, за которым прячутся тайные грешки. Город тысячи потайных личин.

Да. Иногда им не нужно было даже проливать свое семя, чтобы сосуд потерял в их глазах всякую ценность. Уилл еще раз взглянул в лицо Иви: пустые, стеклянные глаза, растянутые, словно в усмешке, губы – будто маска, будто насмешка над ее милыми чертами. Рейвен сглотнул ком в горле. Впервые он увидел ее четыре года назад, будучи еще мальчишкой, школяром в пансионе Джорджа Хэрриота. Ему вспомнилось, как перешептывались у нее за спиной ребята постарше – они-то знали, кого видят, когда наблюдали, как она ходит туда-сюда по Каугейт ^[1]. В головах у них была причудливая смесь похотливого любопытства и опасливого презрения; их пугали те чувства, которые пробуждали в них собственные инстинкты. Они желали ее и ненавидели одновременно, уже тогда. Ничего не изменилось.

В те годы будущее казалось ему чем-то недоступным, хотя он и мчался к нему на всех парах. Иви казалась Рейвену посланцем того мира, в который ему пока не было дозволено войти.

Она казалась такой искушенной, такой взрослой, пока наконец Уилл не понял, что ей довелось повидать только очень маленькую – и очень мрачную – часть этого мира; и все же гораздо большую, чем пристало женщине. Женщине? Ребенку. Лишь после он узнал, что она младше почти на год. Ей, наверное, было всего четырнадцать, когда он впервые заметил ее на Каугейт. Как она успела вырасти в его глазах со времени первого взгляда до того раза, как он впервые овладел ею! Воплощение истинной женственности и всего того, что он связывал с женственностью в своих мечтах.