День мертвых - Майкл Грубер

Мексика

О ней Мардер подумал первым делом, когда врач объяснил, что означает тень на экране и что показывают анализы. А Мексика подразумевала незаконченное дело, которое откладывалось годами и почти уже забылось, но теперь вдруг времени стало в обрез: сейчас или никогда. Это если про достойную часть; была и трусость – он страшился объяснений, боялся, что на лицах друзей и родных будет написано: «Ты умираешь, а я – нет, и как бы я тебя ни любил, ты для меня больше не настоящий человек». Сейчас он видел это выражение на лице врача – как предвестие всех грядущих. Герген был хорошим парнем и приличным терапевтом; Мардер наблюдался у него много лет, являясь на ежегодные осмотры. Даже немного смешно: он ведь был здоров, как медведь, артерии – как дуло «моссберга» двенадцатого калибра, все показатели – в норме, что для мужчины за пятьдесят редкость. Они хорошо ладили; может, и не дружили, но во время обследований всегда обменивались шутками, одними и теми же. Мардер всегда говорил: «Сперва скажи, что любишь меня», когда доктор натягивал перчатку и смазанный палец устремлялся навстречу прекрасно функционирующей простате.

И тому подобный юморок, как перед осмотром, так и во время него: толковали о текущих событиях, о спорте, но в основном о книгах. Мардер был довольно известным литературным редактором и одно время возглавлял крупное издательство, однако несколько лет назад пустился в свободное плавание. Герген считал себя знатоком литературы, поэтому Мардер обычно не забывал принести ему очередную книгу, над которой успел поработать, – историческую, биографическую; в сегодняшней разъяснялись причины финансового кризиса. На таких он и специализировался как редактор – на толстенных и вязких, как нуга, томищах, проливавших свет на ужасы нового мира.

Теперь Герген рассказывал Мардеру про его собственный новый мир. Та штука засела глубоко в мозгу, ее нельзя было убрать хирургическим путем, даже с помощью самых хитроумных методов – например, когда по артериальным каналам направляют специальную трубочку, чтобы удалить смертоносный сгусток. Когда Герген закончил, Мардер задал обычный вопрос и получил обычный ответ: ни за что не угадаешь. Рост может и прекратиться, иногда такое случается по неясным причинам; вероятнее же, она начнет подтекать и распространяться, здоровье станет резко ухудшаться, и это растянется на месяцы или годы; или же она просто лопнет, тогда сразу занавес – и здравствуй, мир иной. Мардер верил в этот мир всю свою жизнь – до известной степени – и не то чтобы боялся грядущего перехода, но долгое угасание – паралич, беспомощность, слабоумие – внушало ему ужас.

Мардер оделся, и они церемонно пожали друг другу руки. Герген сказал, что ему очень жаль. Он говорил искренне, но ему явно не терпелось распрощаться с пациентом. Врачей раздражают люди, которым они не способны помочь; Мардеру было знакомо это чувство: ему часто приходилось работать с авторами, не умевшими писать и не желавшими учиться. Смерть, бездарность – все это очень раздражает, таких неловких ситуаций принято избегать.

Покинув врача, Мардер двинулся по запруженным улицам в сторону Юнион-сквер, с ловкостью бывалого ньюйоркца пробираясь через толпы людей, которые его переживут, которые будут здесь, когда его не станет. Он осознал, что этот факт его не удручает. Поступь его была легка; он почти доброжелательно оглядывал проплывающие мимо лица, на многих из которых застыла мрачная маска ньюйоркца – всегда настороже, все мысли о следующем деле или месте назначения. Казалось, за несколько часов, которые он провел у врача, мир прибавил в резкости – как будто кто-то протер очки Мардера тряпочкой. На подходе к парку его осенило, что в последний раз он ощущал подобную неестественную ясность много лет назад, когда служил во Вьетнаме, в сумрачных лесах на границе с Лаосом. И это тоже было странно: Мардер практически не вспоминал о той войне.

Обычно он добирался до дома на метро, но сегодня решил пройтись. Погода выдалась хорошая, солнечная – свежий сентябрьский денек в Нью-Йорке; природа не скорбела по нему, никаких специальных представлений по его душу. В голове его бурлили планы, пустота принесла с собой свободу. Как неизменно говорится в книжках о достижении счастья, этот день – первый в твоей оставшейся жизни, хотя всегда есть шанс, что и последний. Дурацкая фраза неожиданно приобрела более новое, космическое звучание – это мудрые люди и называли «жить в настоящем».

Мардер был человеком осмотрительным и внимательным к деталям, он тщательно все обдумывал, но теперь, перед лицом смерти, его разум работал с непривычной скоростью. Погруженный в раздумья, он чуть не угодил под такси на Хьюстон-стрит. Да, это все решило бы: мысль о суициде проплыла через сознание черным пузырьком, который тут же лопнул. Даже если отставить в сторону религиозные соображения, Мардер ни за что бы не поступил подобным образом со своими детьми: нельзя им было потерять так обоих родителей. Но тут ему подумалось, что оказаться в ситуации, где его с большой долей вероятности могут убить, – это несколько иное дело, особенно если попутно он достигнет своих целей в Мексике. Его разум успокоился, планы стали потихоньку кристаллизоваться. Получится у него или нет, он не знал, но умереть при попытке казалось правильным.

На Принс-стрит ему попалась группа уличных музыкантов в тканых пончо и войлочных шляпах – южно-американские индейцы, судя по всему. Пара флейтистов, ударник и женщина с погремушкой из тыквы-горлянки, певшая высоким гнусавым голосом. Мардер свободно и почти без акцента говорил на мексиканском варианте испанского, но слова женщины разбирал с трудом – что-то про голубку и гибель любви. Когда песня закончилась, он бросил певице в шляпу двадцатку, разнообразив поток монет и долларовых купюр, и был вознагражден ослепительной белозубой улыбкой, в обсидиановых глазах светилась изумленная благодарность. Она по-испански благословила его именем Господним; он ответил благословением на том же языке и пошел дальше.

Его щедрость никак не была связана с последними известиями; он частенько давал людям неслыханные суммы, но в частном порядке и никак иначе. Пруст, как он читал, имел обыкновение оставлять на чай все 100 процентов от суммы заказа, и Мардер порой следовал его примеру. Сам он вырос в семье скромного достатка, но теперь был богат, причем втайне ото всех. И разбогател он благодаря такому нелепому стечению удачных обстоятельств, что так никогда и не принял свою обеспеченность как нечто должное и этим отличался почти от всех знакомых ему богачей: владеть состоянием, не чувствуя прав на него, – это, по опыту Мардера, было редкостью. Тот факт, что он продолжал работать, причем в должности, не предполагавшей чрезмерных доходов, был нехарактерной для него хитростью, прикрытием. Только его адвокат и бухгалтер знали, сколько он на самом деле стоит. При оглашении завещания его детей и нескольких других наследников ждал невероятный сюрприз.