Евангелие от Сатаны - Патрик Грэхам

11 февраля 1348 года. Монастырь-крепость Больцано на севере Италии

Огонь большой восковой свечи слабел: в тесном замкнутом пространстве, где она догорала, оставалось все меньше воздуха. Скоро свеча потухнет. От нее уже исходит тошнотворный запах жира и горячего фитиля.

Старая замурованная монахиня только что истратила последние силы на то, чтобы нацарапать плотницким гвоздем на одной из боковых стен свое послание. Теперь она перечитывала его в последний раз, слегка касаясь кончиками пальцев тех мест, которые уставшие глаза уже не могли различить. Убедившись, что линии надписи достаточно глубоки, она дрожащей рукой проверила, прочна ли та стена, которая закрывала ей путь отсюда, — кирпичная кладка, которая отгораживает ее от всего мира и медленно душит.

Ее могила такая узкая и низкая, что старая женщина не может ни сесть на корточки, ни выпрямиться во весь рост. Уже много часов она гнет спину в этом закутке. Это пытка теснотой. Она вспоминает то, что читала во многих рукописях о страданиях тех, кого суды Святейшей инквизиции, выбив признание, приговорили к заключению в таких каменных мешках. Так мучились повивальные бабки, тайно делавшие женщинам аборты, и ведьмы, и те погибшие души, которых пытка клещами и горящими головнями заставила назвать тысячу имен Дьявола.

Особенно хорошо ей вспомнился записанный на пергаменте рассказ о том, как в предыдущем веке войска папы Иннокентия IV захватили монастырь Сервио. В тот день девятьсот папских рыцарей окружили стены монастыря, монахи которого, как было сказано в рукописи, были одержимы силами Зла и служили черные мессы, во время которых распарывали животы беременным женщинам и съедали младенцев, зревших в их чревах. Пока авангард этой армии ломал тараном решетку монастырских ворот, позади войска ждали в повозках и каретах трое судей инквизиции, их нотариусы и приведенные к присяге палачи со своими смертоносными орудиями. Проломив ворота, победители обнаружили, что монахи ждут их в часовне, стоя на коленях. Осмотрев эту молчащую зловонную толпу, папские наемники зарезали самых слабых, глухих, немых, калек и слабоумных, а остальных увели в подвалы крепости и пытали целую неделю, днями и ночами. Это была неделя воплей и слез. И неделя гнилой стоячей воды, которую испуганные слуги непрерывно выплескивали на каменные плитки пола, ведро за ведром, смывая с него лужи крови. Наконец, когда над этим постыдным разгулом ярости зашла луна, тех, кто выдержал пытки четвертованием и сажанием на кол, тех, кто кричал, но не умер, когда палачи пронзали им пупок и вытаскивали наружу кишки, тех, кто все еще жил, когда их плоть трещала и хрустела под железом инквизиторов, замуровали, уже полумертвых, в подвалах монастыря.

Теперь настала ее очередь. Только она не мучилась под пытками. Старая монахиня — мать Изольда де Трент, настоятельница монастыря августинок в Больцано, замуровала себя собственными руками, чтобы спастись от демона-убийцы, который проник в ее монастырь. Она сама заложила кирпичами пролом в стене — выход из своего убежища, сама скрепила их раствором. С собой она взяла несколько свечей, свои скромные пожитки и, в куске навощенного холста, ужасную тайну, которую уносила с собой в могилу. Уносила не для того, чтобы тайна погибла, а чтобы не попала в руки Зверя, который преследовал настоятельницу в этом святом месте. Этот Зверь, не имеющий лица, убивал людей ночь за ночью. Он растерзал тринадцать монахинь ее ордена. Это был монах… или какое-то существо, не имеющее названия, которое надело на себя святую рясу. Тринадцать ночей — тринадцать ритуальных убийств. Тринадцать распятых монахинь. С того утра, когда Зверь на рассвете овладел больцанским монастырем, этот убийца питался плотью и душами служительниц Господа.

Мать Изольда уже засыпала, но вдруг услышала шаги на лестнице, которая вела в подвалы. Она затаила дыхание и прислушалась. Где-то далеко в темноте прозвучал голос — детский голосок, полный слез, звал ее с верхнего конца лестницы. Старая монахиня задрожала так, что у нее застучали зубы, но не от холода: в ее укрытии было тепло и сыро. Это был голос сестры Брагансы, самой молодой послушницы монастыря. Браганса умоляла мать Изольду сказать, куда та спряталась, молила, чтобы Изольда позволила ей укрыться там же от убийцы, который за ней гонится. И повторяла прерывавшимся от слез голосом, что не хочет умирать. Но сестру Брагансу она похоронила сегодня утром собственными руками. Зарыла в мягкой земле кладбища маленький холщовый мешок со всем, что осталось от трупа Брагансы, убитой Зверем.

Слезы ужаса и горя потекли по щекам старой монахини. Она зажала руками уши, чтобы больше не слышать плач Брагансы, закрыла глаза и стала молить Бога, чтобы Он призвал ее к себе.