Я пойду одна - Мэри Хиггинс Кларк

Отец Эйден О'Брайен слушал исповедь в нижней церкви Святого Франциска Ассизского на Западной Тридцать первой улице на Манхэттене. Семидесятилетний францисканский монах вполне одобрял альтернативный вариант проведения таинства, позволявший кающемуся сидеть в исповедальне вместе с ним, вместо того чтобы стоять на коленях на жестком полу за занавеской, скрывающей его или ее лицо.

Правда, однажды он почувствовал, что новые методы не всегда удачны. Сидя лицом к лицу с кающимся, отец Эйден понял, что тот не в силах заставить себя сказать то, в чем мог бы признаться в темноте.

Это произошло снова в холодный, ветреный мартовский день.

За первый час, проведенный им в комнате для исповедей, явились только две женщины, его постоянные прихожанки, обе в возрасте хорошо за восемьдесят, чьи грехи, если они вообще когда-то существовали, давно остались в прошлом. Сегодня одна из них призналась в том, что вспомнила совсем недавно. Когда ей было восемь лет, она солгала своей матери. Девчонка тогда съела два кекса и в недостаче одного из них обвинила своего брата.

Отец Эйден перебирал четки, молясь и ожидая того времени, когда можно будет уйти, но вдруг открылась дверь, и вошла стройная женщина, на вид чуть за тридцать. У нее было напряженное лицо, она медленно направилась к креслу, стоявшему напротив отца Эйдена, и неуверенно опустилась в него. Ее темно-рыжие волосы свободно падали на плечи. Костюм с меховым воротником выглядел откровенно дорогим, как и кожаные туфли на высоких каблуках. Единственным украшением женщины были серебряные серьги.

Отец Эйден безмятежно ждал, потом, видя, что молодая особа продолжает молчать, ободряющим тоном спросил:

— Чем я могу вам помочь?

— Я просто не знаю, с чего начать…

Голос у женщины был низким и приятным, без каких-либо признаков иностранного акцента.

— Вряд ли вы можете сказать мне что-то такое, чего я до сих пор не слышал, — мягко произнес отец Эйден.

— Я… — Женщина помолчала, а потом слова полились из нее потоком: — Я знаю об убийстве, которое кое-кто собирается совершить, и не могу это пресечь. — Ее лицо исказилось от ужаса, она вдруг зажала рот ладонью, стремительно поднялась и прошептала: — Мне не следовало приходить сюда. Благословите меня, отец, потому что я согрешила, — дрожащим от чувств голосом добавила незнакомка. — Признаюсь, я соучастница преступления, происходящего в настоящее время, и убийства, которое будет совершено очень скоро. Вы наверняка прочтете о нем в газетах. Я не хочу быть с этим связана, но уже поздно, ничего не остановить.

Она повернулась и в пять шагов очутилась у двери.

— Погодите! — окликнул ее отец Эйден, пытаясь встать на ноги. — Поговорите со мной! Я могу вам помочь.

Но она уже ушла.

Скорее всего, эта женщина психопатка, подумал отец Эйден. Неужели то, о чем она говорила, правда? Если так, что он может сделать?

«Даже если она говорила правду, я все равно ничего не могу изменить, — подумал в конце концов отец Эйден, снова опускаясь на стул. — Я не знаю, кто эта женщина и где живет. Я могу лишь молиться о том, чтобы она оказалась лишенной разума и весь этот сценарий существовал только в ее фантазии. Но если она не лишена разума, то должна понимать, что я связан тайной исповеди. Пожалуй, эта дама может быть католичкой. Слова, которые она произнесла: «Благословите меня, отец, потому что я согрешила», — именно те, с каких прихожане обычно начинают исповедь».

Несколько долгих минут монах сидел в одиночестве. Когда женщина вышла, над дверью исповедальной комнаты автоматически зажегся зеленый свет, означавший, что тот, кто ожидает снаружи, вправе войти. Отец Эйден вдруг заметил, что жарко молится о том, чтобы молодая женщина вернулась… но этого не случилось.

Отец Эйден мог уйти в шесть часов. Но лишь в двадцать минут седьмого он наконец оставил надежду на то, что женщина может еще вернуться. Наконец, ощущая весь груз своих лет и духовную тяжесть, лежащую на исповеднике, отец Эйден положил руки на подлокотники кресла и медленно поднялся, поморщившись от острой боли в коленях, пораженных артритом. Покачивая головой, он направился к двери, но на мгновение задержался перед креслом, в котором так недолго сидела молодая женщина.

«Нет, она не была сумасшедшей, — печально подумал старый монах. — Я могу только молиться о том, что если она действительно знает что-то о готовящемся убийстве, то поступит так, как ей подсказывает совесть. Она должна предотвратить преступление».