Охота на «крота» - Кристофер Дикки

Порой, вспоминая, с чего все началось, я мысленно возвращаюсь в то обычное сентябрьское утро. Бетси уехала на рассвете. Она работала в ресторане «Джамп-старт», что на Семидесятой трассе, и у нее была утренняя смена. Я видел, как она, стараясь не шуметь, передвигается по спальне — знакомый силуэт в привычном сумраке. Ей не нужен свет — она и так знала, что где находится, и еще — не хотела будить меня. Я лежал с открытыми глазами — всегда просыпался, когда она вставала, но пребывал в полудреме и был неподвижен, как могильная плита. Она наклонилась, поцеловала меня и прошептала:

— Курт, дорогой, не позволяй Мириам долго спать. — Поцелуй ее был так легок, что я не уверен, почувствовал я его или ощутил ее дыхание. Она задержалась на мгновение, потом выпрямилась. — Я люблю тебя, малыш, — сказала она, уходя.

Час спустя в комнату стали пробираться первые тусклые проблески рассвета. Я все еще лежал неподвижно и наблюдал, как на противоположной стене постепенно вырисовываются очертания окон. Сегодня мне не надо работать, и у меня больше не было энтузиазма или желания читать молитву. Теперь мне это казалось пустой тратой времени. Промелькнула мысль, как случается по утрам, что любовь заняла в моем сердце место веры. Ну что ж, я не против.

Мириам спала у себя в комнате, она явно переросла свою детскую кроватку. Ночная рубашка с диснеевской Покахонтас [1]прилипла к маленькому телу, волосы стали влажными. Мне нравилось спать с открытыми окнами и ощущать ночной воздух, проникающий в дом сквозь москитные сетки. Прошлая ночь выдалась очень уж душной и жаркой. Но перед рассветом стало попрохладнее, и Мириам выглядела умиротворенной. Пусть спит сколько ей заблагорассудится. Это мой ребенок, мой дом, и мы находимся в моем родном городе, штат Канзас. Никто и ничто не потревожит ее, пока рядом с ней папа.

Дверь холодильника едва скрипнула, когда я его открывал. Выпив молока из пакета, я нацедил себе кофе — Бетси сварила его перед уходом. Стоявший на кухонном столе маленький телевизор работал без звука. Бетси смотрела его, только если хотела узнать время или прогноз погоды. Все остальное, что показывали по телевизору, ее не интересовало. Я не стал включать звук, ограничившись картинкой. Улыбающиеся лица. Казалось, что тем утром все были особенно счастливы. Очень счастливы. Я положил пару вафель в старый тостер, и кухня наполнилась чудесным запахом.

Лица на экране перестали улыбаться. Кэти Коурик выглядела так, словно дела у нее шли совсем плохо. Мэтт тоже не в своей тарелке. Я никогда не видел его таким серьезным, разве что когда они рассказывали о раке кишечника.

Каким обыденным казалось то утро. Наблюдая за беззвучно движущимися губами на экране, я подумал, что они говорят о раке. Или об анорексии. Или о смерти человека, работавшего на телевидении. А потом показали небо над Нью-Йорком и башни Всемирного торгового центра. Одна из них горела, и дым расползался во все стороны. Это выглядело намного хуже, чем когда горел отель в Лас-Вегасе. Дым и гарь вздымались по бокам здания черно-серыми клубами. Какая-то тень врезалась в угол здания, и вторая башня взорвалась.

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем в кухню пришла Мириам. Она направилась к холодильнику, мельком взглянув на экран телевизора, но то, что там показывали, особого интереса у нее не вызвало. Мириам вынула из холодильника пакет молока и посмотрела на меня. Она ждала, что я не разрешу, но я промолчал, и она стала пить прямо из пакета. Молоко потекло у нее по щекам. Мириам поставила пакет на место с какой-то неуклюжей грацией, затем подтащила к столу стул, залезла на него и взяла бумажное полотенце, чтобы вытереть лицо. После этого она вытерла пол, как ее учила мама. На случай если я этого не заметил, она показала мне бумажное полотенце, прежде чем бросить его в мусорное ведро под раковиной.

Сейчас все это память воспроизводит отчетливо, но тогда мне казалось, что я не видел стоявшую передо мной Мириам. Одна из башен Всемирного торгового центра обрушилась, потом то же произошло с другой. Наверное, погибли тысячи. Вероятно, десятки тысяч.

— Хочешь посмотреть мультики? — спросил я.

— Угу.

Я стал переключать каналы, но везде показывали, как падают башни. Наконец я нашел «Картун-нетуорк».

— Вот, кроха. «Суперкот». А мне нужно ненадолго сходить в гараж.

— Пап?

— Да, кроха?

— Можно включить звук?

— Включай, если хочешь, — ответил я. — Делай как тебе надо.

В гараже у меня была мастерская. Там я держал станок и пилы, и, кроме того, там были доски и фанера для кухонь, которые я собирал. Около стены стоял старый морозильник с крышкой наверху. Когда-то в нем хранились банки с колой и газировкой в каком-нибудь захудалом магазинчике. Теперь сверху и по бокам морозильник стягивали металлические скобы, которые закрывались большим висячим замком. Если бы кто-нибудь поинтересовался, для чего все эти предосторожности, то я ответил бы, что из-за Мириам. Я не хотел, чтобы она здесь играла, и все поняли бы меня.

Ключ лежал там, где я его оставил, — под нижним лотком в коробке с инструментами. Я вставил его в замок — он не поддавался. Нажал сильнее, и, почувствовав, что ключ стал сгибаться, пришлось действовать осторожнее. Я плавно двигал ключ в замке, чуть вынимая, и снова вставлял его в скважину. Наконец механизм щелкнул, ключ провернулся и замок открылся. Я почувствовал удовлетворение от проделанной работы.

— Еще не утратил сноровку, — сказал я вслух, и у меня вырвался тихий, протяжный стон.

* * *

Люди, приходившие утром в «Джамп-старт» выпить кофе, чувствовали себя в какой-то степени собственниками. Как будто только жители Уэстфилда могли посещать это заведение. «Джамп-старт» был не просто сетевым ресторанчиком, он был частью города. В те дни, когда у меня бывала работа, я привозил Мириам сюда часам к восьми. К этому времени уже уходили последние посетители. Но в то утро, когда мы приехали в девять тридцать, около ресторана было полно народу и люди толпились около входа, впивались глазами в маленький телевизор, который висел над стойкой.

— Ой, моя крошка! Мой дорогой! — воскликнула Бетси, увидев нас. Я держал Мириам на руках, и жена обняла нас. прижала к себе, как женщина, боявшаяся потерять семью. Слезы катились у нее по лицу. — Не представляю, что может быть ужаснее этого!