Медведь и Дракон - Том Клэнси

Поездка на работу везде одинакова, и переход от марксизма-ленинизма к хаотическому капитализму мало что изменил, разве что жизнь стала чуть хуже. Ехать по Москве, городу с широкими улицами, стало теперь труднее, потому что стало очень много автомобилей. Центральная полоса просторных бульваров, езду по которой члены Политбюро и Центрального комитета, подобно великим князьям, разъезжавшим в санях, запряжённых тройками лошадей в царское время, считали своим личным и неоспоримым правом, больше не охранялась милиционерами. Теперь она стала всего лишь одной из полос движения гигантского потока машин.

Одним из автомобилей этого потока был белый «Мерседес-600» Сергея Николаевича Головко – огромная машина с кузовом класса S и двенадцатью цилиндрами германской мощи под капотом. В Москве таких автомобилей немного, и такая великолепная машина должна была смущать своего владельца… но не смущала. Может быть, в этом городе больше нет номенклатуры, но у некоторых должностей всё-таки оставались кое-какие привилегии, а Головко был директором СВР – Службы внешней разведки. На верхнем этаже недавно построенного высотного дома на Кутузовском проспекте у него была просторная квартира с немецким бытовым оборудованием, что всегда являлось роскошью, которой удостаивались только самые высокопоставленные государственные чиновники.

За рулём служебного «Мерседеса» сидел Анатолий, высокий и широкоплечий майор, бывший спецназовец, признанный эксперт по специальным операциям. В наплечной кобуре под курткой у него скрывался пистолет, и он вёл автомобиль, за которым любовно ухаживал, как за живым существом, со свирепой агрессивностью, причём ухитрялся ловко маневрировать в гуще других автомобилей. Окна «Мерседеса», изготовленные из толстого поликарбоната и способные остановить любую пулю, вплоть до 12,7-миллиметровой пулемётной – так утверждала компания, у которой приобрели «Мерседес» шестнадцать месяцев назад, – были покрыты тёмным пластиком, благодаря чему сидящие внутри были скрыты от постороннего взгляда. Броня делала автомобиль на тонну тяжелее обычных «Мерседесов-600», однако мощность и плавность движения ничуть не страдали от этого. Чего нельзя было сказать о подвеске. Дороги были, как обычно, не в лучшем состоянии. В конечном итоге именно неровное покрытие приведёт к выходу машины из строя. «Дрянь дороги», – привычно отметил про себя Головко, переворачивая страницу утренней газеты. Это была «Интернешнл Геральд Трибьюн», всегда хороший источник информации, потому что её выпускали совместно «Вашингтон Пост» и «Нью-Йорк Таймс» – две самые информированные разведывательные службы в мире.

Он поступил на разведывательную службу ещё в то время, когда она входила в организацию, известную под названием КГБ – Комитет государственной безопасности, который, как по-прежнему считал Головко, остаётся лучшим в мире, несмотря на развал СССР.

Головко вздохнул. Если бы Советский Союз не рухнул в начале девяностых годов, то он, как председатель КГБ, был бы теперь полноправным членом Политбюро с правом решающего голоса, человеком, простого взгляда которого боялись все… но все это пустые мечты, иллюзия, странное качество для человека, преклоняющегося только перед реальными фактами. Вот вам и присущая КГБ двойственность – с одной стороны, Комитет постоянно стремился к тому, чтобы собирать объективную информацию, но затем информация поступала к людям, верящим в мечту, и эти люди искажали правду, для того, чтобы она соответствовала их мечте. Но когда правда всё-таки находила выход, мечта внезапно испарялась, подобно облаку пара под порывом сильного ветра, и реальность вырывалась на свободу, словно паводок, разбивающий весной лёд, сковывавший реку. И тогда Политбюро, члены которого посвятили всю свою жизнь этой мечте, обнаруживали, что их теории не прочнее самого тонкого тростника, реальность сносит эти теории под корень взмахами острой косы, а высокое положение не гарантирует им спасения.

Но это не имело никакого отношения к Головко. Он занимался только фактами и смог продолжать свою профессиональную деятельность, потому что правительство по-прежнему нуждалось в этих фактах. Более того, его авторитет значительно вырос, потому что он был человеком, хорошо знакомым с окружающим миром, лично знал многих мировых лидеров и, таким образом, идеально подходил для роли советника президента. Благодаря этому Головко мог оказывать влияние на внешнюю и внутреннюю политику страны и её оборону. Из всего этого наиболее сложной была внутренняя ситуация в стране, чего почти не случалось раньше. Она была не только самой сложной проблемой, но и самой опасной. Это казалось ему странным. В прошлом два магических слова «Государственная безопасность!» заставляли в страхе замирать советских граждан, поскольку КГБ был самым пугающим органом прошлого и обладал властью, о которой Рейнхардт Гейдрих, стоявший во главе нацистской Sicherheitsdienst, мог только мечтать.

КГБ обладал властью, позволяющей арестовывать, заключать в тюрьму, допрашивать и убивать любого гражданина безо всякого обращения к судебным властям. Но это тоже осталось в прошлом. Теперь КГБ расколот и разобщён, департамент, ведающий внутренней безопасностью, представлял собой всего лишь тень прошлого, тогда как СВР – ранее она называлась Первым Главным управлением – по-прежнему занималась сбором информации, хотя у неё отсутствовала та огромная власть, сопутствующая возможности осуществлять волевые решения, а точнее – не совсем законные требования коммунистического правительства. И всё-таки современные возможности СВР оставались огромными, подумал Головко, складывая газету.

До площади Дзержинского оставался всего километр. Она тоже подверглась переменам. Исчезла статуя Железного Феликса. Это всегда было неприятным зрелищем для всех, кто знал, кем был этот человек, бронзовый памятник которому возвышался раньше в гордом одиночестве в центре площади, носящей его имя. Теперь это тоже стало далёким воспоминанием. Впрочем, величественное здание позади него осталось прежним. Когда-то оно принадлежало страховой компании «Россия», но затем стало известно как Лубянка – слово, вызывающее ужас даже в задавленной страхом стране, которой правил Иосиф Сталин. Подвалы Лубянки были наполнены тюремными камерами и помещениями для допросов. В течение ряда лет большинство этих функций постепенно переходило в тюрьму Лефортово на востоке Москвы, по мере того как бюрократия КГБ разрасталась, как всегда разрастаются подобные бюрократии, заполняя здание, как вязкая маслянистая жижа. Постепенно Контора занимала комнату за комнатой, и наконец секретарши и чиновники разместились в подвальных помещениях (перестроенных из тюремных камер в более удобные комнаты), где раньше пытали Каменева и других соратников Ленина под ледяными взглядами Ягоды и Ежова.

Головко поёжился, думая о том, сколько призраков скрывается в этих страшных подвалах [1].