Синагога и улица - Хаим Граде Страница 85

Этот служитель Господа и праведник с двумя надгробными камнями не хотел быть раввином в Гродно и своим детям тоже наказал, чтобы ни они, ни их дети, ни дети их детей не искали высоких постов. Однако его потомки не смогли выполнить этого наказа или же истолковали его таким образом, что отдаление от высоких постов не означает отказа от раввинства. Его сын реб Арье и внуки уже заседали в гродненском раввинском суде, пока это место не перешло к его правнуку реб Ицхоку-Айзиклу, сыну реб Шмуэла-Сендера. В течение поколений семья породнилась с величайшими раввинами Литвы и даже с хасидскими ребе Волыни и Галиции. Только мать Соры-Ривки, старая гродненская раввинша, происходила из простой семьи. Ее отец был богатым сельским евреем. Он хотел породниться с аристократами и выдал дочь замуж за правнука праведника ребе Александера-Зискинда.

Сколько себя помнила Сора-Ривка, в доме отца всегда было шумно от дядьев-раввинов, приезжавших в Гродно, чтобы купить святые книги или издать собственные сочинения; от теток-раввинш, приезжавших к врачам или заказать наряды у городских портных. Отец часто ездил на похороны родственников-раввинов или прославленных глав ешив. Сора-Ривка и ее мать ездили с отцом на свадьбы. Раввин из Супреслы ^[249], двоюродный дед зятя реб Довидла, женит сына… Раввин из Тиктина ^[250], девятая вода на киселе деда реб Шмуэла-Сендера, выдает замуж дочку… Жених и невеста приходятся друг другу кузенами по отцу… Со стороны матери… Блимеле, старая гродненская раввинша, происходящая из простой семьи, путалась во всех этих генеалогических дебрях и говорила своей дочери Соре-Ривке:

— В семье твоего отца не найдешь ни единого ремесленника, лавочника или просто обывателя. Сплошные раввины, прямо императорская семья. А где солдаты, где простые честные евреи? Оттого что постоянно крутишься среди таких аристократов, и сам начинаешь раздуваться от важности.

Не только старая раввинша, но даже ее муж реб Ицхок-Айзикл, сын реб Шмуэла-Сендера, носил в сердце обиду на отца и деда за то, что они жили раввинством и его тоже сделали раввином.

— Праотцы Авраам, Исаак и Иаков были пастухами, и наш собственный прадед, реб Александер-Зискинд, тоже не хотел и слышать о том, чтобы стать главой раввинского суда. Так почему же я был приговорен к тому, чтобы иметь дело с целым городом обывателей, хотя, по правде, всегда хотел быть столяром и только столяром? — вздыхал ребе Ицхок-Айзикл, говоря с женой и дочерью.

Когда он говорил так, то выглядел, как мальчишка, жалующийся, что не может нести спиленное дерево на своих слабых плечах. Реб Ицхок-Айзикл был маленьким еврейчиком с густыми пейсами, с голыми щеками без единого волоска. Только на подбородке росла маленькая бороденка. У него были добрые слезящиеся богобоязненные глаза и ручонки, пригодные только перелистывать страницы священных книг, писать раввинские респонсы и ощупывать куриный желудок, в котором хозяйка нашла иголку.

— Папа, как бы ты мог строгать доски рубанком, загонять в них гвозди тяжелым молотком и таскать на плечах какой-нибудь шкаф? — смеялась Сора-Ривка, а ее скуластая мать, старая гродненская раввинша Блимеле, печально улыбалась ей в ответ.

— Почему бы это я не смог? Очень даже смог бы, — обиженно подергал свою чахлую бороденку реб Ицхок-Айзикл и рассказал жене и дочери про одного талмудического законоучителя, который был сапожником, и еще об одном, который был кузнецом, и о реб Мордхеле из Покроя ^[251], который был одновременно и раввином, и столяром. Ах, каким человеком был этот реб Мордхеле! Он был самым большим праведником из всех тихих праведников Жемайтии! Он жил во времена Виленского гаона, и Виленский гаон восхищался им. Реб Мордхеле вел себя так, как говорили наши мудрецы: «Люби ремесло и ненавидь раввинство» ^[252]. Опять же реб Акива Эйгер! Его гениальность потрясала мир, а он, этот познаньский еврей, спрашивал одного из своих учеников из маленького местечка, нет ли там свободной должности синагогального служки.

— Так почему бы я не смог работать? — спрашивал реб Ицхок-Айзикл жену и дочь.

Но все эти разговоры велись только за закрытыми дверями. Ни единому гродненскому столяру и в голову не могло прийти, что раввин ему завидует. На людях реб Ицхок-Айзикл делал довольное лицо, и его домашние тоже понимали, что посторонние не должны знать о мечтах раввина.

Разветвленная семья старинного гродненского праведника реб Александера-Зискинда была похожа на старый лес. Время и удары молний ломают дубы и сосны. Куски коры валяются рядом с оголенными стволами, выглядящими как печальные сорванцы. Вместо зеленой травы по земле стелется серебристый мох, сквозь который из земли вылезают сухие узловатые корни. В то же самое время на опушках лесной чащи уже шумит молодая поросль: орешник, ольхи, березки с сияющей свежей черно-серебристой корой. Они судачат о вековых деревьях, об этих аристократах, скрывающихся в глубине чащи, от которых все они происходят. Но в саму эту чащобу солнце проникнуть не может. Там царят тишина, тоска и сумерки даже в яркий полдень. Вот так широко разрослись боковые ответвления рода реб Александера-Зискинда в то время, как прямая линия его детей и внуков все более усыхала. Сора-Ривка была единственной дочерью своего отца реб Ицхока-Айзикла, как и он был единственным сыном своего отца реб Шмуэла-Сендера. Сора-Ривка росла бледной и болезненной, как будто на ней отразились все посты и все самоистязание ее предка реб Александера-Зискинда. Малокровная дочь раввина была измучена бременем своей родовитости, тянувшейся за ней шлейфом ночных теней. В ее тихой улыбке гасли цвета выцветших благородных тканей. Точно так же, как отец-раввин жаловался, что он не столяр, мать-раввинша жаловалась на свою судьбу:

— Выходя замуж, я думала, что у меня будет полдюжины детей, здоровых и веселых, как мои сельские братья и сестры и как я сама выглядела в девичестве. Твой отец тоже хотел, чтобы ты пошла в меня и в мою семью, а не в его. Но твой прадед-праведник с двумя надгробиями, пребывающий на небесах, постарался, чтобы ты вышла похожей на его потомков, у которых даже громкий смех считается грехом.

Тем не менее старая раввинша Блимеле была согласна с мужем, что их единственная дочь должна выйти замуж за великого сына Торы. Жених Соры-Ривки действительно был таким выдающимся илуем, происходившим от целой цепочки мудрецов Торы с великолепными головами, которые перелистывали страницы Вавилонского и Иерусалимского Талмудов так же быстро, как ветер колышет листья на деревьях в лесу. Раввины из семьи реб Мойше-Мордехая меняли города с маленьких на большие, как первосвященник во время службы Судного дня в Храме менял медные умывальники ^[253] у алтаря. Среди них не было ни одного хасида, как квасного на Пейсах. Они отмахивались от знахарей и чудотворцев, к которым относились с не меньшим пренебрежением, чем к тем, кто проповедовал в синагогах для простого народа, на который они смотрели сверху вниз. Они молились и быстро уходили, чтобы усесться за серьезное изучение Торы. Айзенштаты не знали, что значит отступать или считаться с обстоятельствами. Они выносили приговор или просто высказывали мнение, и всем приходилось склоняться перед ними.