Декоратор. Книга вещности - Тургрим Эгген Страница 78

— Не думаю. Сам я там не был, но, если мне не изменяет память, Хёрст обыграл аптекарскую тематику. Любимый ресторан Мадонны, и не только её.

— Знаешь что, Сигбьёрн? Мне эта хренотень не нравится. Я не желаю держать в доме дохлого барсука. И мне начихать, что это последний писк моды. Чёрт возьми, как тебе вообще такое пришло в голову?

— Я отталкивался от идеи охотничьих трофеев. Как известно, в старину в домах отводили под них целую стену: туда вешали головы и рога собственноручно подстреленных тварей. И мне показалось любопытным представить современный охотничий трофей — зверька, задавленного машиной на дороге. К тому же он изображает систематичное уничтожение человеком природы, воплощает переход от симбиоза с окружающей средой к геноциду её.

Я не приучен объяснять, в чём смысл той или иной реплики в интерьере. Более того, я сам не привык вычленять смысл. Вещь — это данность. Но наш с Йэвером совместный проект дошёл до трудной стадии, поэтому я считаю, что должен дать комментарии. Раньше или позже, этот момент в отношениях с заказчиком настаёт всегда. Не скрою, как правило, он возникает существенно раньше, чем в случае с Йэвером.

— Весьма вероятно, — отвечает Йэвер. — Но я вижу одно: размазанного по стене барсука. И море крови. Это ты его сшиб?

— Я. На подъезде к дому, между прочим.

— И ты подумал, что труп барсука — наилучшее украшение для стены в моём доме?

— Подумал, хотя идея сформировалась не сразу, конечно, — говорю я всё, что можно рассказать Йэверу.

Так и было: я разглядел барсука прежде, чем наехал на него. Вылезая из машины, чтоб посмотреть, не выжил ли он, я задумался о превратностях случая. Барсуки ведь впадают зимой в спячку. Как он оказался на дороге? Потом я решил, что жалко выкидывать трупик на помойку. Барсук заслуживает большего почтения, размышлял я. И вдруг сложилась картинка. Я увидел отчётливые следы шин поперёк чёрно-белых полосок. Штриховка смерти. Уничтожение, которое несут перечёркивающие друг друга линии. Мне это показалось даже красивым на свой манер. Я взял тушку, почти расчленённую надвое, отвёз таксидермисту и попросил его по возможности всё сохранить, следы и прочее. Потом я вырезал кусок покрышки, отковырял асфальт на непроезжей дороге и укрепил всё это в квадратной алюминиевой раме. Так мне видится барсук — припечатанным к асфальту. Чучельник расстарался на славу. Как представитель вымирающей профессии он вынужден без кривляний браться за любой заказ. Я сказал ему только, что это будет экспонат для выставки в защиту природы.

Но и его, и мои усилия пошли прахом, вижу я по реакции Йэвера. Ему инсталляция не пришлась по душе.

— Кровь ненастоящая, — добавляю я после паузы.

— Правда? И на том спасибо, — отзывается Йэвер насмешливо почти.

— Набить его оказалось целой проблемой.

— В это легко верится. Слушай, а ты собираешься включить этого задохлика в смету?

— Вряд ли это возможно, раз ты категорически против. Но мне кажется, тебе стоит подумать, не отвергать с порога. Это штучное, оригинальное произведение.

— Я первым готов признать, что ни черта не смыслю в современном искусстве, — говорит Йэвер. — Но на этого барсука ты меня не уломаешь. Когда мы с тобой договаривались, я имел в виду нечто совершенно другое. И если б дело было только в одном чучеле, мы сейчас тихонько выкинули б его и забыли. Но проблема в другом — мне кажется, ты злоупотребил выданным тебе кредитом доверия.

— Тут я протестую...— начинаю я.

— Э, нет, это я протестую! — рявкает Йэвер, разом утратив мягкую обходительность. Он смешон. Передо мной перетрусивший мещанин, бессмысленно цепляющийся за свои фарисейские эстетические идеалы. Проклятый пилюльщик. Ха, пилюльщик-гробовщик. Не знаю почему, но я был о нём лучшего мнения.

— Я не помню, чтобы хоть раз выразил пожелание жить в музее ужасов, — чеканит Йэвер.

— Что ты имеешь в виду, говоря музей ужасов?

— Я имею в виду, например, колючую проволоку. Я не желаю, чтоб в моей спальне была колючка. Когда я открываю утром глаза, мне неприятно первым делом утыкаться в колючую проволоку. Тебе это неочевидно?

— Это полог.

— Полог он там или ещё что, я знаю одно — я не люблю тюремную проволоку.

— Идея с проволокой отличается эксцентричностью, — разжёвываю я. — В таком использовании звучит ироничность. Я лично считаю, что форма колючки интригует, и я не слышал о таком применении проволоки кем-то до нас. Я потратил многие часы на то, чтобы она смотрелась мягко, почти как материя, чтобы она струилась над кроватью. Эффект, на мой взгляд, достигается за счёт того, что неожиданный материал берёт на себя функцию всем привычного. Это смело и нетривиально.

— Сигбьёрн, колючая проволока — она и есть колючая проволока. И ассоциируется с концлагерем.

— Не готов с тобой согласиться. Это такой же материал, как и все прочие. Никакого изначального морального груза она не несёт.

Я честен с ним не на все сто. На эту мысль меня натолкнула фрау Менгель.

— Семьдесят лет назад то же самое говорили о стали, — продолжаю я. — С пеной у рта доказывали, что она уместна в цехе, но не дома. Где бы мы были сегодня, если б ориентировались на такие предрассудки?

— Я считаю, что это разные вещи, — не сдаётся Йэвер. — И не думаю, чтоб время колючей проволоки когда-нибудь пришло. Люди не станут обматывать ей жилища. Можешь называть меня отсталым, но я в этом убеждён.

— Это мой просчёт, — говорю я с оскорблённой миной. — Я не учёл, с кем имею дело. Не понял сразу. Ты не просто трус.

Ещё прежде, чем я успеваю договорить слово, лицо Йэвера начинает перекашиваться. Оно делается причудливо асимметричным. Глаза мрачнеют. Будто я его ударил. В общем, я и рад, что прервал поток поношений одним ловким и сокрушительным выпадом, что не стал, как прежде, униженно отступать, когда меня оскорбляют. Взрослеть никогда не поздно.

— Тебе никто не давал права... — Йэвер не говорит— ревёт, подстёгивая себя. —Тебе никто не давал права называть меня трусом! Я слишком много тебе позволяю. У тебя полностью развязаны руки, и ты можешь выкаблучиваться по полной. Я и словом не заикнулся о деньгах, ты хоть в этом себе отдаёшь отчёт?

— О да. Но разве всё, здесь сделанное, не выдерживает никакой критики?

— Слушай, не передёргивай. То, что ты сделал, радикально, но я ничего против этого не имею. Можешь мне поверить, я знаю очень многих, кто отказался бы здесь жить, наотрез. А мне это кажется занятным. Я по натуре не сентиментален. Так что оставь «труса» себе. Но некоторые, самые последние новшества меня не устраивают. И с этим тебе придётся примириться.

— Клиент всегда прав? — спрашиваю я.

Он неуверенно улыбается:

— Да, последний аргумент таков.

— Я должен знать, как стоит вопрос, чтобы принять решение.