Декоратор. Книга вещности - Тургрим Эгген Страница 76

Теперь мы потрудимся на пару. Шива и я.

Смешно подумать, что ещё недавно я часами возился с кругами, квадратами и квадратурой круга. Почему мне ни разу не пришло в голову, что они лишают меня свободы? Почему я так прилепился к ним? Как я умудрялся не видеть, что все мои проекты, всё моё творчество — это просто онанирование с геометрией?

Не вспомню.

Отчасти дело в том, что я был околдован Мисом. Не подумайте, что я собираюсь теперь отвергнуть Миса, — отринуть можно лишь нечто субъективное. Как нельзя, находясь в трезвом уме, оспорить закон всемирного тяготения, так нельзя, оставаясь адекватным, отрицать объективную, от Бога, правду. Но я вижу теперь, что язык Миса никогда не станет моим. Я не могу и дальше прикидываться, что тоже полон оптимизма и ясности. Нас разделяют девяносто лет, и теперь уже позволено признать, что эра ясности, честности и просвещённости, о которой мечтали Мис и его сподвижники, так и не наступила. Веймарской республике не суждено было расцвета, а функционализму — золотого века. Вместо него пришли безумие, террор, огонь и смерть. Götterdämmerung. Сумерки богов. Холокост. На каком языке ни говори.

Мы не вышли из этой сумеречной эпохи, так и живём в безумии, терроре, огне и смерти. А я был из числа той горстки идеалистов, которые стараются отвести от этого глаза. Человечество движется не к большей ясности и просвещённости, а всё дальше во мрак, возможно, в новое средневековье. Мой Шива неплохо это символизирует — он выловлен в эзотерическом духовном супермаркете, как их теперь называют, куда современный человек приходит в поисках канвы для своей жизни — за разумные, само собой, деньги. Я сам выторговал приемлемую цену. И мой Шива лишь один из миллиона таких фетишей, купленных только за сегодняшний день, всех этих будд, слонов, кристаллов, рамок, пирамид, карт таро, книг по уфологии, тантрическому сексу, чакрам и аурам, вроде достославной «Серии Огун», которую падкий до алкоголя Катринин друг Кристиан печёт с успехом и завидным наваром. Темнота наползает со всех сторон. Век подходит к концу, а мы далеки от просвещённости как никогда. Я не могу разрешить себе благодушествовать дальше.

«Архитектура, — писал Мис ван дер Роэ, — это материализация духа времени в пространстве».

Да свершится воля твоя.

Пока Шива-Разрушитель танцует свой танец на моём столе, я принимаюсь рисовать формы и предметы, которые прежде не мог себе представить. Мой «макинтош», символ единственного достижения разума, которым может похвастать наше время, запрограммированный и закодированный на заводском конвейере, стоит молчаливый, слепой, обесточенный. Он никудышный товарищ в путешествии по сю сторону геометрии.

Я слышу шёпот Шивы у своего уха: «Жги, Сигбьёрн! Дави, Сигбьёрн! Ломай, Сигбьёрн! Круши, Сигбьёрн! Дери, Сигбьёрн! Пытай, Сигбьёрн! Убивай, Сигбьёрн! Насилуй, Сигбьёрн! Разрушь, Сигбьёрн!»

Впервые в жизни я чувствую Красноту. Наконец-то я не тормозил, я въехал в неё.

Шива ведёт свой танец, я — рисую дух времени. Идеи прут с такой силой, что бумага передо мной пестрит продранными дырами.

В три, если не позже, квартира наверху взрывается грохотом. Я допоздна сидел над рисунками. Катрине в командировке, когда её нет дома, мне не спится, поэтому я валяюсь с книгой. Она неинтересная, но не усыпляет.

Они шумят. Хохочут, ставят пластинки, орут так, что я почти разбираю слова. Она привела с собой мужчину. Они пьяны и, как я вижу, продолжают пить, боюсь представить что. Она снова заводит «I Will Always Love You», меня злит, зачем она делает это сейчас, когда в доме мужик, которого она, вероятно, видит впервые в жизни. Always. Love. You. Я выключаю свет, музыка гремит назойливее. Вдруг она обрывается, сводя меня с ума.

Ибо они уже в спальне, надо мной, вскоре я слышу её стенания. Она кричит. Блажит как подранок. Неустанно. Он трахает её как скот. В нескольких метрах от моей головы. Неустанно. Теперь я вижу её совершенно ясно, вижу, как она растопырилась на кровати, раком, вся в кислой потной испарине, и груди дёргаются, как два гладких вымени, каждый раз, как он всаживается в неё сзади. Она верещит, а в промежутке хохочет, будто от удовольствия.

О поспать речи нет. Но хотелось бы мне оказаться этажом выше? Сроду не слыхал, чтобы женщина так голосила. Даже страшно. Они трахаются и трахаются, столько ни один мужик не выдержит ни с какого перепоя, и я представляю себе всякие инструменты и дильдо гнусного телесного цвета, и думаю, что такой лоханке всё одно, и сам этот мужик лишь дильдо, и она упиздюлит всё, с чем он в неё ни сунься. Такой она имеет вид, думаю я, потом оказывается, что подушка залита слезами и сил моих нет, тогда я встаю, тащусь на кухню и опрокидываю в себя стакан холодного как лёд, белого молока.

— Само собой, сделанная работа будет тебе оплачена, — звучит в телефоне голос Нильса Аслаксена.

Наконец мне удаётся живо его представить. Двубортный пиджак, колом торчащий на животе, красный галстук, идиотские шнурочки на мокасинах, серые лохмы на голове, отёчное невыразительное лицо, безнадёжно немодные окуляры, бессмысленные поросячьи глазки за толстыми линзами, трудовые кулачищи, один из которых тягается в массивности с подпирающим его громоздким «ролексом». Непонятно, как мне хоть на секунду могла померещиться нелепая мысль, что подобное существо будет моим союзником. Да он им и не был.

Я не отвечаю. Телефон, как никакое другое приспособление, позволяет сделать паузу мучительной. Проходят какие-то секунды, и я слышу на том конце провода шкварчание: он упаривается в собственном жире.

— Ты слушаешь? — спрашивает он наконец.

— Да, — отвечаю я.

— Но у меня есть к тебе встречное предложение. Руководству настолько понравились твои эскизы, что они готовы включить тебя в нашу постоянную дизайнерскую группу. Эти ребята собираются раз или два в месяц, в неформальной обстановке, под пиццу, иногда с пивком, и набрасывают разные идейки, бывает отличные, к совету директоров. Мы им за это хорошо платим.

На это я тоже не отвечаю.

— Как тебе такая идея? — спрашивает Аслаксен.

— Давай уточним, правильно ли я тебя понял, — говорю я.

— Давай.

— Ты сказал, что производство серийной мебели «Радиус» сейчас невозможно, ни под этим названием, ни под другим?

— Невозможно. Руководство пришло к такому выводу, получив смету и полные выкладки. Мы не можем этого сделать, потому что это не укладывается в те условия производства, по которым «ANK» вынуждена жить. Мне тоже очень жаль. Я был горячим энтузиастом твоего проекта.

— Это правда. Но теперь ты говоришь, что фирма хотела бы воспользоваться моим умением, но в неформальной и не накладывающей обязательств манере, что-то вроде проектной группы?