1982, Жанин - Аласдар Грэй Страница 75

– Конечно, нет. Для другого театра я придумал бы совсем другой свет.

– Как бы ты это сделал?

– Прежде всего изучил бы пространство, где играют актеры. Я никогда не был на сцене обычного театра. Здесь-то мы сами построили сцену. Потом познакомился бы с осветительным оборудованием, которое имеется в наличии, и выяснил бы, какой суммой мы располагаем, чтобы докупить необходимое.

– Докупить? – удивился английский режиссер.

Я ничего не ответил. Тогда Бинки заговорил тихим, почти сонным голосом:

– Осветительное оборудование современного театра содержит все необходимое. Я так понимаю, вам удалось сделать что-то весьма необычное с помощью нескольких обыкновенных лучей и пятен света.

Я пожал плечами:

– Если вы хотите, чтобы творческий осветитель выполнил свою работу с полной отдачей, то должны быть готовы, что ему может понадобиться выйти за привычные рамки имеющегося оборудования.

– Творческий осветитель! – заметил Бинки без улыбки, но каким-то образом стало ясно, что он удивлен.

– А каким образом вы связаны с театром? – жестко спросил я.

Выдержав небольшую паузу, Бинки ответил:

– Я делаю на этом деньги. Мне просто интересно таким образом зарабатывать деньги. Случается общаться с такими приятными людьми…

Он вскользь улыбнулся мне своей обаятельной улыбкой, а потом перевел взгляд на Роури, сидевшего напротив. Сейчас Роури уже не выглядел мужественно. Он так низко склонил голову к плечу, что, казалось, сейчас его шея переломится. У него было лицо мечтательной девицы. Английский режиссер сказал:

– Творческий осветитель! Отличная идея. И профессиональном театре все ожидают творческого подхода только от актеров, режиссеров и художников. А техники просто выполняют, что им велят, хотя им неплохо платят, и они находятся под защитой своих профсоюзов.

Я опять пожал плечами:

– Большинство тех, кто учится бизнесу или какой-нибудь другой профессии, становятся ее бездумными инструментами – даже инженеры. Даже архитекторы и банкиры, как мне кажется. Но в Глазго – я имею в виду Технологический колледж Глазго – практикуется другой подход.

Это, конечно, была наглая ложь. Едва ли лекции в нашем колледже были более вдохновенны, чем в других технических заведениях. Только благодаря Алану и его друзьям я смог обнаружить и развить в себе какие-то творческие способности, но мне просто нравилось верить, что я стал таким, какой есть, благодаря городу и колледжу.

– Да уж, – откликнулся Бинки, – некоторые должны быть бездумными инструментами. Если наши молотки откажутся бить по шляпкам гвоздей, объясняя это жалостью к гвоздям, то у нас над головами не останется ни одной крыши.

– Мужчины и женщины – не молотки и гвозди, – возразил я.

Бинки кивнул и сжал губы, показывая, что уважает мое мнение и понимает, почему я придерживаюсь именно его. А моим глазам вдруг предстал мир, где большая часть людей была слабыми невежественными гвоздиками вроде Дэнни, а по ним снова и снова били вероломные и умные молотки вроде меня, и молотки эти были в руках режиссеров, актеров и художников, очень желавших выглядеть обаятельно в глазах горстки людей вроде Бинки, для которого все это было занятным способом зарабатывать деньга. И этой горстке людей казалось, что они – продюсеры. Они свято верили, что без их участия крыши не будут построены, семена посажены в землю, одежда сшита, а представления отрепетированы. И все остальные с ними были согласны. Все актеры, и шотландские и английские, прекрасно понимали, что Бинки не может построить сцену, или написать пьесу, или придумать освещение, или сыграть в ней, но они все прогибались перед ним, ВЕЛИКИМ ПРОДЮСЕРОМ, потому что ему когда-то принадлежал весь Уэст-энд, и сейчас по-прежнему принадлежит какой-то его кусочек. Он, без сомнения, что-то понимал в театре, но вряд ли больше, чем молодой английский режиссер, который сейчас действовал как его адъютант во время военных действий или как госсекретарь Шотландии, или как ловкий и умный лакей. Власть Бинки покоилась на благосостоянии и рассудительности, с помощью которой он ее поддерживал, причем вовсе не обязательно эта рассудительность была его собственной. Как сказал однажды Старый Красный, «капитал способен купить любые мозги. Мозги слетаются на него как мухи на дерьмо». И это правда: мозги проституируют ради денег гораздо чаще и масштабнее, чем тела, просто нам никто не объяснил, что продавать небольшой кусочек своего ума людям, которые нам не нравятся и которым не нравимся мы, – не что иное, как проституция. Самое страшное преступление на свете – это убийство, однако продажа собственного рассудка всегда стоит подле, ведь убийство лишь следствие: вспомните газовые камеры, Дрезден, военные производства, напалм, мусорные кучи человеческих тел и прочие зверства. Теперь я твердо убежден, что этот вид продажи себя есть великая проституция, тайна человеческая и многоглавый зверь Апокалипсиса, которому поклоняются в наши дни все народы и правительства мира. Кроме Польши. Недавно появились поляки, которые отказываются преклонять колени, но в те ранние пятидесятые я, по-видимому, еще не знал, что именно так обстоят дела в мире.

Это был год, когда произошло покорение Эвереста и коронация первой королевы Великобритании Елизаветы, и я, по-видимому, еще не знал, что именно так обстоят дела в мире. Я не знал, унаследовал ли Бинки свою власть, как деньги, или приобрел ее за деньги, но я почуял эту власть. Я почуял власть этого элегантного, слегка полного пожилого мужчины, и восхитился ею, и возжелал ее. Я ощутил, как по лицу моему расплывается женственная глуповатая улыбка, подобная той, что сделала бесформенным лицо Роури, но едва я ощутил это, как моя ненависть окрепла, а зубы снова сжались. Он повернул ко мне лицо с вежливым вопросительным выражением, и мне захотелось вдруг свернуть ему нос одним ударом, но так, чтобы не дотронуться до других частей его тела. Этот порыв настолько ошеломил меня, что я сидел, вытаращившись на Бинки и, возможно, легонько поскрипывая зубами. Я почувствовал, как английский режиссер взял меня за руку и спросил поспешно:

– А как бы ты дополнил возможности современного театрального освещения?

– Э-э?

– Современного театрального освещения. Ты говорил о расширении его возможностей. Это ты так просто ляпнул или что-то конкретное имел в виду?

Я прекрасно понимал, что если не скажу им сейчас что-нибудь интересное (в театральном смысле слова), то вся английская труппа поймет, что покровительствует шайке угрюмых, агрессивных люмпенов. И я изрек:

– Сегодня сценическое освещение должно больше внимания уделять работе с тенью. Темнота способна быть таким же мощным элементом театрального языка, как и свет. С небольшими усовершенствованиями мы можем использовать ее массивы и резать их светом.

– Поясни, пожалуйста, – попросил английский режиссер.

– Представь, что большая сцена сильно вдается в зрительный зал от… от… этой квадратной арки, с которой обычно свисает занавес.