Кресло русалки - Сью Монк Кид Страница 73

Дом матери перекрасили в синий кобальт. Когда я подъехала ближе, он буквально сиял. За шофера у меня была Кэт. Подкатив к дому, она нажимает на клаксон, и вся компания появляется на крыльце. Мать, Хэпзиба, Бенни.

Сидя за кухонным столом, я гляжу на них и вижу, что все меняется и все остается неизменным.

Мать рассказывает, как Кэт каждый месяц возит ее через бухту к врачу и что теперь она принимает намного меньше лекарств. Ее палец по-прежнему в баночке со спиртом на туалетном столике. В прошлом августе к ней вернулась страсть кормить монахов, и она бросила Джулию Чайлд ради Джеймса Виэрда. «Монахи жалеют о блюдах по рецептам Джулии, – сказала она. – Но ничего, перебьются».

Когда я спрашиваю Хэпзибу о Больших экскурсиях галла, она выпрямляется на стуле в своем африканском платье с рисунком и говорит, что на днях в Туристических журналах Чарлстона было напечатано объявление, приглашающее всех желающих с началом летнего сезона на каждодневные туры.

Больше всех удивляет меня Кэт. Она написала собственный буклет, чтобы продавать его вместе с буклетом отца Доминика в «Русалочьей сказке». Называется «Островной пес» и описывает историю легендарного Макса, каждый день с неизменной пунктуальностью встречающего паром. Тряся головой, отчего заколки выскакивают из жидких волос, она заявляет, что ее с Максом на будущей неделе покажут в теленовостях.

Бенни добавляет, что Макс вовсе не нервничает, а просто перевозбужден.

Они хотят поговорить о моих рисунках и картинах, и я им не мешаю. Кэт щебечет о моей выставке «Ныряльщица» в галерее Феб-Пембер в Чарлстоне в октябре прошлого года. На самом деле надо благодарить ее. Именно она упаковала все работы, которые я бросила, и сама отвезла их хозяйке галереи. «Я знала, что ей понравится», – сказала Кэт.

Я не приехала на открытие – тогда я была не готова вернуться, – но явились «цапельки» и представительствовали за меня. Теперь я работаю над серией островных пейзажей. Время от времени, однако, прерываюсь и рисую одну из своих ехидных русалок для Кэт – просто чтобы доставить ей удовольствие. Последняя – вполне реальная русалка, работающая в лавке Кэт. Стоя за прилавком, она продает туристам русалочьи безделушки, будучи облачена в футболку с надписью «Русалочья сказка».

Когда мать спрашивает про Ди, я прихожу в некоторое замешательство. Правда в том, что Ди потрясло случившееся между Хью и мной. В конце прошлого лета был недолгий период, когда она говорила, что бросит колледж или возьмет академку на семестр. Думаю, ей прежде всего хотелось быть рядом с нами, как-то защитить нас, словно она несла какую-то ответственность за все произошедшее. Нам приходилось усаживать ее и заставлять выслушивать, что с нами все в порядке, даже лучше, что наши проблемы не имеют никакого отношения к ней – только к нам самим. В конце концов она вернулась в Вандербильт более серьезной и повзрослевшей. Несмотря на это, еще до моего отъезда она позвонила сказать, что сочиняет новую песенку ко дню рождения Хью – «Если бы диваны могли говорить».

Матери же я сообщаю, что Ди решила переключиться: сменить специальность и вместо английского ходить на подготовительное медицинское отделение, что якобы она решила стать психиатром, как Хью. Матери захотелось узнать, связано ли решение Ди с тем, что она сделала со своими пальцами. «Нет, – сказала я. – Думаю, это больше связано с тем, что сделала я». Я смеюсь, но отчасти это правда.

Так мы провели за разговорами целый день пока небо не потемнело и зубчатые тени пальметто не легли на окна.

Когда все уже собрались уходить, Кэт оттащила меня в укромное местечко за ванной Девы Марии Там она протянула мне холщовый изжелта-коричневый мешок, который я моментально узнала. Это был тот самый мешок, который Уит брал с собой когда объезжал птичьи базары.

«Отец Доминик принес его в лавку пару недель назад, – выпалила Кэт. – Просил передать тебе».

Я открыла его, только когда мать уже заснула и я оказалась одна в своей комнате.

Я вынула все, что лежало в мешке, и разложила на постели.

Четыре побуревших, высохших яблочных шкурки, вложенные в полиэтиленовый мешочек. Пообтрепавшаяся коробка «Русалочьих слезок». Перья белой цапли. Черепаший череп. Отцовская трубка. Тут все, что я оставила на крабовой ловушке в шалаше Уита. Весь прошлый год недели не проходило, чтобы я не думала вернуться и забрать их. На дне мешка я нашла письмо от Уита.

Дорогая Джесси!

Возвращаю твои вещи. Все это время я держал их у себя в коттедже, думал передать сам, когда ты вернешься на остров. Не хотелось вмешиваться в твою жизнь в Атланте и отправлять их по почте. Мне казалось, когда ты будешь готова, то сама вернешься за ними.

Однако меня уже здесь нет, и я не могу передать их тебе сам. Уеду из монастыря в феврале. Я принял торжественные обеты в августе прошлого года, но по иронии судьбы на Рождество решил, что здесь не останусь.

Хочу снова вернуться в мир. Теперь я понимаю, что по большей части не скрывался здесь наедине с Богом, а просто прятался Поэтому и решил снова окунуться в жизнь со всеми ее превратностями. Я приехал сюда, ища Бога, но, по правде сказать, искал и нечто вроде иммунитета от жизни. Его здесь нет.

И, конечно, я могу найти Бога не только здесь. Отец Доминик напомнил мне, что «средоточие Бога повсюду, но это центр без окружности». Посмотрю сам, прав ли он.

Сначала мне было трудно возвращаться на наш остров, вспоминать о тебе, сознавая, что теперь ты для меня всего лишь воспоминание или стремление. Но в конце концов я научился думать о времени, которое мы провели вместе, без сожалений. Ты заставила меня погрузиться глубже в жизнь – как можно жалеть об этом?

Самого тебе наилучшего. Будь счастлива,

твой Уит.

Я сижу в синем домике матери и плачу, спрятав лицо в ладонях. Перестав плакать, я перелистываю страницу этого долгого года моей жизни, зная, что он останется со мной, как промытый морем до белизны и блеска черепаший череп.

Последнее, что сказал мне перед отъездом Хью было: «Ты ведь на этот раз вернешься, правда?» Он улыбался, шутил, хотел облегчить напряжение, которое мы оба чувствовали, когда речь заходила о моем возвращении.

Я смотрю в окно. Мне хочется сказать ему: «Да, я вернусь, Хью. Когда я буду умирать, надо мной склонится твое лицо, будь то во плоти или в памяти. Разве ты не знаешь? Мне нужен ты. Мне нужна почва под ногами. Устойчивость. Дивная устойчивость».