Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп Страница 72

Изображенная со спины Юдифь, написанная гибкими, подчеркнутыми белым мелом мазками, с манерным отвращением опускает голову Олоферна в протянутый служанкой мешок. Юдифь хладнокровна, уравновешена - она знает, что делать, упирается левой ногой, а согнутую правую свободно отставляет в сторону. В ней нет ничего упыриного. Легко представить ее состарившейся матроной, хранительницей очага, дебелой бабой из Писания.

Хемлок со вздохом поднимает книгу. Вечно приходится все поднимать. Она рассеянно смотрит на иллюстрацию и ненадолго вспоминает еще висящую на лестнице «Юдифь» Таддео Дзуккари -опасную белокурую красавицу с выпуклым лбом и заплетенными в виде раковин косами, заступницу, которая потрясает обагренным мечом и держит голову Олоферна за волосы.

* * *

Когда вошел ювелир, Мари-Мадлен сидела на стульчаке с зеленой бахромой. Спокойно подтеревшись тряпкой, которую протянула служанка, она не спеша опустила юбки и попросила показать драгоценности. Едва купец раскрыл футляры, тотчас вспыхнул ослепительный свет: точно пожары во мгле, засверкали мексиканские опалы.

Мари-Мадлен встретилась с камнями взглядом. Все они словно заговорили одновременно. Она слегка смутилась, но в конце концов все же выбрала два огромных, оправленных в перстни - их привез некий испанец, позднее угодивший в засаду и убитый в Бордо.

Как только маркиза отпустила купца, ей доложили, что Мари слегла. Закрыв глаза и невнятно стеная в бессловесном бреду, девочка мотала на подушке тяжелой покрасневшей головой. Врач готовился к кровопусканию.

— Крапивная лихорадка, мадам, или попросту крапивница, - сообщил Диафуарус и затем промучил Мари еще четыре дня.

Время от времени Мари-Мадлен проведывала ребенка, который унаследовал ее лазоревые глаза, улыбку и вызывал безотчетную нежность. «Пустяки, - думала она, - ничего серьезного, Мари выживет». Но на рассвете пятого дня ее разбудили служанки: Мари умирала. Утопив голову в подушках, точно камень в речном иле, с уже потускневшими глазами и помятыми под кружевной шапочкой волосами, девочка никого не узнавала, но, внезапно приподнявшись в последнем усилии, попыталась что-то сказать, хоть так и не научилась говорить, и с кратким вскриком повалилась замертво. Ей едва исполнилось девять лет.

Мари-Мадлен горевала и безудержно рыдала, сидя у гробика в карете, ехавшей в Оффемон. Когда-то она уже сопровождала тело господина де Монтьеля, от которого сильно воняло, а с его головы скатывалась шляпа. Карета с большими окованными железом колесами гремела и подскакивала на ухабах, о ее стенки неравномерно стучали кожаные шторы с тисненой итальянской вязью.

Тем временем состояние гражданского наместника резко ухудшилось, и 17 июня, выжженный внутренним огнем, ослабленный беспрестанной рвотой и обезумевший от боли, Антуан д’Обре преставился. Уже на следующий день Булыга со смехом рассказывал Мари-Мадлен, как встряхнул покойника перед погребением:

— При жизни такому бы не бывать! Но раз уж он окочурился, след похоронить...

Впрочем, все происходило не так уж быстро. Мари-Тереза д’Обре настояла на вскрытии, и выяснилось, что печень поражена гангреной, а желудок и тонкие кишки разрыхлились и почернели. Отсюда был сделан вывод, что гражданского наместника отравили, однако никто не попал под подозрение.

Молчаливая, нелюдимая Мари-Тереза удалилась в босеронское имение Виллекуа, полученное ею в приданое, и там родила от уже покойного мужа ребенка - плаксивую девочку с кожей цвета белого меда и длинными ресницами.

Александр заболел вслед за братом, но страдания его затянулись. Александра терзали внутренние и наружные боли, любая поза доставляла мучения, в постели он впадал в смертную тоску, но, едва встав, просил, чтобы его уложили обратно. Он умер в сентябре - тоже произвели вскрытие, и личный врач гражданского наместника доктор Башо, хирурги Дюво и Дюпре вместе с аптекарем Гаваром в один голос заявили, что усопший был отравлен. Ни о чем не подозревавший бедняга завещал Булыге триста ливров за добрую и верную службу, каковую сумму лакею беспрекословно выплатили.

Кроме того Булыга наслаждался всеми материальными и физическими благами, а Сент-Круа даже помог его дальнему родственнику Базилю поступить к Бренвилье лакеем. Вскоре после смерти Александра, занимаясь в соседней комнатке своими делами, Леруа и Арманда подсмотрели, как Булыга вошел в покои мадам, и подслушали, как оба смеялись и непристойно шутили. Когда объявили о приходе господина Кусте, по глухому шуму откидываемых подушек и скрипу отдергиваемой шторы служанки догадались, что Булыга спрятался за кроватью.

— Подходящее местечко для лакея! - не сдержавшись, проворчала Леруа.

— Господи, мадмуазель! - прошептала Арманда. - Не болтайте лишнего!

Старая дева не раз застигала мадам и Булыгу в пикантных ситуациях и хорошо знала, о чем говорит. Она также нередко обменивалась с Армандой Юэ многозначительными, понимающими взглядами.

С некоторых пор Булыгу регулярно отправляли с лакомствами в Пикпюс, но, очевидно, сам Дух святой предостерегал кармелитку к ним прикасаться. В это же время жившая в Виллекуа Мари-Тереза получила от маркизы корзину инжира и весьма аппетитное миндальное печенье, но вкус показался ей подозрительным, и она тотчас все выплюнула. Печенье вместе с инжиром выбросили в навоз, и склевавшие их индейки в тот же день околели. Когда об этом сообщили Мари-Терезе д’Обре, она призадумалась.

Мари-Мадлен выходила из себя и теряла терпение.

— Нужно покончить с этим за два месяца - раз и навсегда! Тебе ясно, солнышко? Никакая жалость тут неуместна! Ты в курсе, что кармелитка писала господину де Бренвилье и называла тебя «плутом и развратником»? Остерегайся святош, не то сам станешь таким же...

Незлобивый Брианкур попросил Леруа предупредить Анриетту и мадам д’Обре, но Мари-Мадлен обо всем догадалась, и он лишь подставил под удар самого себя. Из предосторожности Брианкур принимал купленную за бесценок на Новом мосту панацею и поддельный антидот, которым пользовался маркиз: хотя тот и не был чересчур строгим супругом, жена регулярно подкармливала его «глазеровым лекарством». Зная об этом, Сент-Круа вскоре передал Клеману необходимое противоядие, рассудив, что овдовевшая Мари-Мадлен поспешит устранить и Элизабет. Сент-Круа привязался к жене еще в черные дни и дорожил ее обществом, а потому решил любой ценой сохранить жизнь маркизу де Бренвилье, которого считал к тому же собратом по несчастью.

Стремглав спешивший навстречу разорению и одетый по последнему писку моды в камзол с огромными карманами, Клеман любил иногда ходить в недавно открытую оперу, чтобы послушать «Помону» Камбера [138], или, засунув руки в рысью муфту, гулять по Люксембургскому саду. Теперь он почти безвылазно сидел в притонах, безнадежно увяз в долгах и сильно изменился внешне. От ядов и противоядий выпали зубы, однако новая мода на парики infolio [139]помогала скрывать лысину. Он приволакивал ногу и ослеп на один глаз, согнулся в три погибели из-за расстройства пищеварения и, самое главное, нисколько не заблуждался насчет причины собственных хворей.