Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - Джульет Греймс Страница 7

На третий день отоспавшийся Антонио был готов тронуться в путь.

– Собирайся, – велел он жене. – Мы пойдем в Никастро.

Деньги у него имелись – немного, правда. Антонио получил пособие за военную службу. И точно знал, на что его потратить.

Был четверг, и для начала декабря довольно тепло. Ассунта не представляла, что им делать в Никастро; но теперь, вновь мужняя жена, могла ли она перечить? Всеми ее действиями отныне руководил христианский долг.

– Отведу Стеллу к маме, – покорно сказала Ассунта.

– Нет, Маристеллу мы берем с собой, – возразил Антонио. Явно что-то серьезное задумал. – Давай, собери ее.

– Как же она пойдет? Маленькая еще, не сдюжит ведь, – пролепетала Ассунта.

Путь до Никастро занимал чуть ли не три часа, Ассунта во всю свою жизнь была в этом городе только дважды. Ей представились широкие бульвары, обсаженные пальмами, и толпы незнакомых мужчин в барах на главном проспекте. Жуткое место для маленькой девочки!

– Я ее на руках понесу, – сказал Антонио.

Он задумал сделать семейный портрет. Общее фото стало его навязчивой идеей еще там, в заснеженных Альпах. У некоторых парней были такие фото, и они их показывали, так что к концу войны Антонио отлично представлял, как выглядят чужие жены, и весьма смутно – какова с лица его собственная жена. И укрепился в мысли: раз имеешь семью, имей и доказательство ее наличия.

Фотограф принял семью Фортуна даже и без предварительной записи. Впрочем, Антонио и не знал, что нужно записываться, да и как бы он мог записаться? Персонажи, подобные Антонио и его жене, были фотографу не в новинку – то и дело появлялись они в мастерской, вооруженные лишь слухом, что здесь «личность на память делают». В условиях, когда одним парням забривали лбы, а другие плыли через океан искать счастья, каждому требовалось материально подкрепить визуальные образы, хранимые в голове. Вот почему, несмотря на всеобщее обнищание, мастерская процветала.

Многие клиенты фотографа были бедны, даже лучшие их костюмы выглядели сомнительно. Не беда: в мастерской имелся целый шкаф приличной одежды – четыре женских платья разных размеров и цветов, два мужских костюма-тройки, включая шляпы, и куча детских штанишек, рубашечек и платьишек – ибо сниматься приходили семьи многодетные. За аренду отдельная плата не взималась. Фотограф хотел польстить своим моделям, насколько это было в его силах. А то ведь некоторые хулят готовое фото – на зеркало, можно сказать, пеняют. Антонио и Ассунту он научил, как принять достойные позы, и посоветовал отвлечь и успокоить девочку – снимок будет сделан всего один.

На проявку, объяснил он, понадобится неделя. Антонио может заплатить полцены сейчас и полцены после, забирая фотографию. А может заплатить сейчас полную цену плюс еще немного за доставку, но тогда пусть приготовится к более длительному ожиданию – не потащится ведь фотограф в горы ради одной фотографии, верно? Вот накопится несколько снимков, чтобы путешествие окупилось, – тогда и принесет. Антонио выбрал половинную предоплату. Не таковский он был человек, чтоб деньгами швыряться, когда можно сэкономить, пусть даже на собственном удобстве.

На следующий, четвертый день семья Фортуна отправилась в Траччи, к родителям Антонио. Тронулись сразу после обеда. Предварительно Ассунта упаковала подарок свекрови – горшок для квашения, купленный в Никастро. Горшок был из знаменитого фарфора, что делают в Сквиллаче, – белый, расписанный цветами и листьями в синих, зеленых и охристых тонах. Планировалось, что они у свекрови и заночуют. Ассунте этого не хотелось. До Траччи всего час ходу; можно бы и домой вернуться. Если сразу после ужина выйти, вполне успеешь. К сожалению, в окрестностях пошаливали бандиты, да и ветер с наступлением сумерек делался гнилым, гиблым. Еще надует холеру ее деточке. Лишь дурные люди шастают по горам в потемках, вдыхают заразу, чтобы после других заражать. Ассунта не такая.

Пока шли к Траччи, Ассунта мысленно проговаривала все, что скажет свекрови. Мать Антонио она едва знала. Во время войны Маристелла Каллипо лишь однажды удосужилась проведать невестку и внучку. Визит был не из приятных. Свекровь производила впечатление суровой и замкнутой женщины, из тех, что всю жизнь, даже на праздники, носят черное, не являясь вдовами. Ассунта понимала, что это есть достойное подражания проявление особой набожности, – однако подражать почему-то совсем не хотелось. Мало того – Маристелла Каллипо и дочерям позволяла только черное. При мысли о семье мужа Ассунте воображалось что-то вроде вороньего гнезда – мать и дочери, даже малышка Анджела, в одинаковых мрачных платьях и длинных покрывалах, какие они надели на Ассунтину свадьбу.

Три года спустя после этой свадьбы Ассунта, Антонио и маленькая Стелла пришли в Траччи в разгар дневной сиесты. Стоял декабрь 1918-го. Все окна, все двери были заперты. Сквозь ставни проникали только приглушенные кухонные шумы: позвякивание посуды, скрип усердно оттираемых полов и столешниц.

Антонио долго стучался в родительский дом, долго ждал под дверью. Наконец появилась Маристелла-старшая – женщина лет сорока, высокая, с глубокими морщинами на лбу и с подозрительным прищуром. С тех пор как Ассунта видела свекровь в последний раз, полуседые ее волосы стали совсем белыми.

– Вернулся, значит, – произнесла Маристелла Каллипо вместо приветствия. Подставила сыну щеку для поцелуя и жестом пригласила гостей в дом, а сама немедленно взялась за отложенное шитье.

Хорош материнский прием, думала Ассунта. Сын, родная кровиночка, три с половиной года на войне провел! Неужто Маристелла Каллипо не тревожилась, неужто не молилась о нем каждый божий день, как она, Ассунта?

Дом родителей Антонио был старой постройки. Даже в те времена он считался старым, даже тогда подобных домов уже не делали, боясь скверной вентиляции. Потолка Ассунта могла бы коснуться, просто вытянув руку, – он буквально лежал на головах. Единственное окошко глядело на улицу. На кровати, которая занимала добрую половину комнаты, сидела девочка с младенцем на руках. В девочке Ассунта узнала Марианджелу, сестру Антонио; сейчас ей, верно, лет тринадцать. Антонио чмокнул ее в щеку, погладил дитя по головке и пошел в сад поздороваться с отцом.

Ассунта развернула бумагу, протянула подарок старшей Маристелле, которая отвлеклась от своего шитья ровно на столько времени, сколько требуется, чтобы поставить горшок на полку. Желая заполнить неловкую паузу, Ассунта произнесла:

– Видели, матушка, как выросла моя Маристелла?

Настал черед Стелле покрасоваться – но она почему-то дичилась. Тиская обеими ручонками подол платьишка, Стелла упорно глядела в пол.

– Ну же, Стелла, поздоровайся с бабушкой, – ободрила Ассунта. – Подойди, не бойся. Это твоя дорогая nonna. Поцелуй ее, доченька.

Стелла послушалась, протопала к столу, и Маристелла Каллипо нагнулась к ней, подставила щеку под влажные детские губки. Поцеловав бабушку, Стелла бросилась обратно к матери.

– А знаешь, в честь кого тебя нарекли Маристеллой? – продолжала Ассунта. – В честь бабушки – вот этой бабушки, папиной мамы.