Русский садизм - Владимир Лидский Страница 65

Теми днями преставилась моя болящая мати. Много лет маялась она искупительною болестью — у ее в ногах водились черви. Егда батюшка ушел в затвор, мати, приступивши к отцу Варфоломею, умоляла облегченья участи. И отец Варфоломей ей рече: «Хочешь ли, смиренная дочь, Царствия Небесного?». Она же отвеща: «Ей, тако!» — «Любишь ли Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятую Богородицу?» Она же паки отвеща: «Ей, тако!» — «Ищешь ли вечного блаженства, али земная радость тебя зело прельщает?» Она же паки отвеща: «Несть по мне той прелести, алкаю вечного блаженства». — «Убо приимешь множество скорбей и пострадаешь от множества недомоганий. Ножки станут плаката и умолята сострадания, но скорбь твоя буде угодна Искупителю. Мечтаешь ли таковыя скорби?» Она же в конце паки отвеща: «Ей, тако!». И сделались с той поры у ея в ногах раны преглубокие, изъязвилися покровы, и в их черви проросли. Ни один доктор не мог облегчить матаны страдания, зато благости великой она сподобилась единако до смерти.

А егда пришла за ней костлявая, тут Господь и одарил ея избавлением от мук. Тихонько лежала в гробе и несла на пресвятом челе печать умиротворения.

Аз же, преисполненный скорбей, потащился в церковь и, вставши на колена, стал истово молиться. Се усердие мое зело было велико, и Господь по милости своей сподобил дару слез. Како горько было мне и горше не бывает! Стоя на коленах, по матушке восплакал и се, видя слез неукротимость, возложил на свои перси фусточку, коей ткань вельми увлажнил, также слезы промокнули перси и умочили рясу, и уж с рясы потекли на пол и, лиясь непрерывною струею, борзо потекли к порогу. Аз рыдаю и остановиться же не можу. Слезы льют и льют, исходя из меня вкупе с «Верую», и дивлюсь аз сему чуду преизрядно и уже зрю, аки слезы выбегают за порог и устремляются по знойным улочкам сельца. Тут бегут до церкви односельцы, вопияще: «Влага, влага!». Узри, дескать, отченька, спасение картофеле, ибо бурлящие потоки побежали в огород! И истинно, истинно спасена была картофель! Орошенная земличка сжалилась над нами и стала тружаться о нашем пропитании. Се матушка благочестивою судьбою дала живот и избавление от глада насельникам нашего местечка, и Сам Господь, провидец и судья, не попустил погибели своих рабов. Се милость Иисуса нашего Христа и тщание его о чадах каковы! А по осени собрали мы картофель и устроили ей схроны, дабы враг и отниматель, и иной грабежного искусства мастер не смогли ею поживиться.

И беспрерывно ходили до нас несправедливцы — то белой гвардии, то красной, то черной, то зеленой, и им, отмеченным печатью сатаны, в блаженство насильничать, калечить или убивать до смерти мирного селянина. Што за горе, Боже мой любимче, люди-от стали злобны и жестокосердны, сребролюбцы и златолюбцы, чревоугодники за счет глада сирых, души окаянные, покрытые ржою ярости и гнева; отец выставил вилы против сына, а брат несет обагренный кровию топор на брата, обнищали духом, забыли сострадать, погрязли в разврате и растлении отроков и отроковиц; уметы, уметы и уметы, и несть конца зловонию и смраду над бедною моею родиной! Истинно глаголано: огрубели сердцами, а ушами не слышат, и очами узреть способность утеряли, ибо уши свои закрыли и очи сомкнули, а сердца их покрыты коростою жестокости.

Слушай, чадушко Господне, сударь-свет мой, Владимир Леонидович, што с нами злоключилось дале. Се приходит в разоренные Сухие Гробы красный комиссар, видно, што голодный и с отсветом адского огня на горестном челе. Какой-то рыжий и хромой, в куртке и вельми молод, да ведет с собой революционных оборванцев и телегу с лошадью. На телеге некий бесноватый и заведомо больной мечется терзаемый лукавым, и усмирению его никто не молит. Се оне взошли и учали чинить бесстыдство и разор. Продовольствию им, дескать, подавай, постой им предоставь и самогонного варева паки обеспечь. Собрали односельцев перед церковью, и красный архистратиг, взошедши на возвышенность, зачал блядение. Се он рече про щастливое грядущее и про сытную еду, про равенство и братство, и свободный труд. Суесловие, обаче. И приступили до меня и стали требовать довольствия, но аз, укрепленный Отеческим Преданием, токмо разводил рукама, убеждая их в полной нищете. Никак не можно было выдать им картофель, ибо она хоронилась ради спасения сельчан. Тут же получил аз рукоятью оружья по зубам и сплюнул выбитые зубы. Но сего красному архистратигу показалось мало и, сваливши мое тело в слякоть, зело озлились и стали побивать каблуками. Ой, пребольно — руце, нозе и лице, — все побито было злобными приспешниками беса. Но аз, побиваемый, молился Богу и Богородице-заступнице, поминал Писание и укреплялся верою. Пусть антихрист упивается кровию безвинных, аз же, горемыка и плачун, уж пострадаю вволю за чадушек своих. Ибо кому же, како не пастырю болезновати? Но сие было поне больно, а паки был зазорный срам, егда захватили за власы тетку Пелагею и, разболокши на морозе, потащили в Божий храм насильничать. Схотели односельцы отбить ея всем миром, да оборванцы, сулившие мир и справедливое устройство, зачали палить оружьями и неких даже убили наповал. Увы, увы мне, горестному соглядатаю страстей! Сего стыда отчаянья избыть не сможу вовек! И нынче, чадо, рыдания удушают мое горло, и краска давнего зазора заливает мне лице, како вспоминания коснутся моей памяти. Много горя принесли красные герои нам в сельцо! Грядущим днем лишились оне ихней лошаденки, кою прибрали голодные сельчане, и за то пострелял комиссар собственноручно жителей Сухих Гробов, а трупы не позволил убирать. Посем, вконец ожесточивши сердце, велел принесть топор и отрубил бесноватому, што в лихорадке ехал на телеге, ранетые руце. Не вем аз, сиё было милосердие али душегубство, и знать до конца мук моих не понять мне сих заступников. Ино што хуже подобных злодеяний — ан есть, — они убили своих ранетых товарищев и, уходя, бросили их без последнего упокоения. Се человек — игрушка и пособник сатаны, узилище милосердия и свободы, и сиё зверство уразумел аз в коммунистических скрижалях…

И прошло многонько деньков и сложились оне в годы, бесовская же власть вельми укрепилась, и ухвативши насмерть своима корни нашу православную земличку, зачала меня блазнить. И аз, видяща в своем сельце рыжего убийцу, уже далече прозревал: всем сущим православным должно мучиться, страдать и быть пытаемым в страшную годину, егда токмо крестопредателям отрада.

Сице мучимый, но обретший посредством страсто-терпия истинную благость, почил вскорости Первосвятитель Российской Православной Церкви св. Патриарх Тихон, а затем и сменивший его на патриаршем престоле митрополит Петр Крутицкий. И аз, грешный, такожде вызываем был в епархию и пытаем ради присяги обновленчеству. Обаче не можно присягнуть антихристовой власти, бо еще патриарх вышепомянутый, погубленный за веру, подверг ея анафеме. И се по его кличу «Зову вас, возлюбленные чада Православной Церкви, на великие страдания!» изготовился аз к пыткам и отказался присягнуть проклятым обновленцам, осквернителям веры. Се оне злобные навадники и прелагатаи, плижуще перед мирскою властью, запачканной в крови, пусть сгинут и покроются вечной тьмою! Зело грозили мне и пытали оскорблением достоинства, но аз, смирив гордыню, твердо отказывал во всем приспешникам антихриста и, ничего не подписавши, убыл восвояси. А пришед в сельцо, узрел разорение и смуту, кои вершили служки мрака. Красные армейцы, взломавши церковные врата, тащили из церкви утварь и иконы, не смущаясь ни стыдом, ни совестью, и грабеж сей сопровождался лицебиением мирян, сродников моих духовных, пытавшихся противостоять мерзким клевретам сатаны. И аз, грешный, не вынесши кипенья ревности, кинулся на их и стал с предерзостию рвать из их зловредных рук предметы поклоненья, хуля при сем их окаменевшие в безверьи души, ибо речено: не отдавайте псам святыни, и паки аз, огребши по зубам, посеял сии в землю и кровию умылся, и паки был избиваем каблуками, обаче душу свою не уронил и в вере своей не усумнился. А злобные желатели церковного добра обещали припомнить мне умышленье супротив властей и в свой срок примерно наказать. Да и то вещать, не токмо средь их, нехристей, были отступники справедливости и совести, но и среди наших мужичков заводились, будто гниды, студные завистники.