Порок сердца - Ольга Минина Страница 61

Ну и конечно, обещание молчать до смерти, что я и сделала. Но как эта дура, Ким, узнала об этом? Как в ее убогую головенку пришла мысль шантажировать меня? Знает только темный лес, где она лежит.

Дурацкая память до конца явно не восстановилась и продолжает играть со мной в шарады. Я помню только, как выходила в ту ночь из квартиры кардиолога. Причем вижу себя почему-то со стороны. Та же история с Жанной — вообще не помню, чтобы трогала эту шлюху. Хотела точно, ну значит, и сделала.

Не люблю похороны, хотя на похоронах мы в первый раз после моего бегства из Коламска заговорили с отцом Пантелеймоном. Как смешно его так называть. Для меня он всегда будет тем Паней, которого одноклассники донимали за нелепое имя, доставшееся ему по святкам от добрых родителей, и которому Павлов сломал нос за то, что он снял мой рюкзак с трансформаторной будки, куда его закинул этот придурок. Тем Паней, который весь десятый делал за меня алгебру за то, что я летом на пляже показала ему свою хилую грудь. Единственное, чего я не понимала в своем Павлове, так это его раболепную перемену отношения к Пане. Видно, пока мы учились в десятом, а Павлов уже топтал зону, ему там крепко вбили любовь к церковным ценностям вместе с куполами на груди. Поэтому иначе, как отец Пантелеймон, да еще и с поклоном, Павлов по возвращении в Коламск к Пане не обращался. Боюсь, он не оценил бы наших с Паней нежных отношений.

Паня подошел ко мне на кладбище после того, как отчитал отходную на могиле моей матери и впервые после долгой разлуки взглянул мне в глаза. Я уже год была в Коламске, но в церковь не ходила, а при наших редких встречах на улицах он бежал от меня как от огня. Паня тихим и спокойным голосом стал утешать меня, и я поняла, как мне его не хватало последние годы. Он всегда был очень правильный и добрый и мог объяснить мне любые вещи, и почему Бога нет, когда был комсоргом, и почему Бог нас любит, когда после путча 91-го года свято в него поверил. Он говорил, что мамаша настрадалась и ее, несомненно, ждет лучший мир, и я верила, потому что старая пьяница действительно сильно мучилась последнее время на кухне казино, где Павлов открыл ей бессрочный кредит на бухло и откуда она выходила только в туалет. Особенно изводила ее проблема выбора: коньяк или водка, но победил все-таки мартини. Я смотрела в теплые прозрачные Панины глаза и не могла понять, чего в них больше — страха или желания. Желая найти ответ на этот вопрос, я взяла его мобильный и назавтра же исповедовалась ему на квартире матери. Исповедь была бурной и короткой. Мы чуть не растерзали друг друга. Паня, похоже, пытался, лежа на мне, изгнать и своих и моих бесов одновременно. Когда мы одновременно кончили, он заплакал, оделся и убежал. Самое смешное, что все соитие я действительно каялась, прерываясь лишь на стоны, а когда он убежал, почувствовала такую чистоту и умиротворенность, что уснула как ребенок. Все наши последующие встречи были похожи друг на друга как две капли воды. На улице и в публичных местах он продолжал бегать от меня как от чумы, общался только с Павловым. За все время нашего романа я ни разу не напомнила Пане, как он делал мне предложение после школы и как я зло посмеялась над ним. Мое будущее тогда было так далеко от Коламска, а моя девственность была вообще неразменной монетой, которую я бездарно разменяла с очкастым директором модельного агентства. Тот, кстати, так испугался моей невинности и невиданного темперамента, что обходил меня потом стороной. Я ни разу не спросила Паню, зачем он женился на моей жалкой копии и почему его спина и плечи все больше покрываются свежими шрамами. Мы вообще ни о чем друг друга не спрашивали. Нет, вру. Пару раз мы говорили, но только не на наших свиданиях, и разговор был нелеп. Поп плакал, просил отпустить его, говорил, что больше не в силах выносить эту муку. Но на самом деле его никто не держал, я звонила ему один-единственный — первый раз. Потом всегда звонил он, тихо говорил: где и когда, и вешал трубку. Я даже пару раз заходила в церковь, проверить, с тем ли человеком сплю. Красивый и уверенный в себе священнослужитель, нараспев читающий молитвы под гулкими сводами, так не походил на жалостного любовника, торопливые и горестные мольбы которого сливались со стонами и рыками оргазма. Ничто на свете так не возбуждало меня, как эти священные моменты тайной и порочной страсти. Риск и тайна наших встреч, слияние чистоты и порока, двух самых интимных человеческих сфер — любви и веры, сила страдания Пани — делали наш роман безумно будоражащим.

За несколько месяцев до родов мы прекратили видеться, и поэтому Паня был просто счастлив, когда я пришла к нему домой исповедаться. Домой, чтобы исповедь не превратилась в наше обычное святотатство. В первый раз в жизни священник понадобился мне по назначению. Я ужасно боялась идти, но еще больше боялась de la muerte [44], и мне очень нужна была его поддержка, доброе мудрое слово. Ну и чем все закончилось? Хотя нет, не закончилось, все будет хорошо, где-нибудь через год. Но не для попадьи. Серая мышка должна умереть. Она оказалась куда проницательней Павлова и внимательно следила за нашими с Паней играми. Ее ума хватило, чтоб не раздувать скандал, она тупо ждала, когда я наиграюсь и оставлю их в покое. Муж был для нее всем. Мудрая мышка сублимировала ревность в тайное подражание мне. Развратная соперница стала ее фетишем. А может, поп заставил ее играть в меня, а ей понравилось? Теперь это их семейная тайна.

За восемь лет Паня раздался, стал солиднее, борода лопатой — настоящий поп. Когда я приехала к нему Катей и слушала его басни, его глаза просто лучились добротой и силой. В них было все, кроме так любимых мной страха и желания. Когда три дня назад мы собрались у него на судилище, он даже ни разу не посмотрел мне в глаза, только держал за плечи свою серую мышку. Я знаю, почему он прятал глаза, в них остался только страх. Не бойся, Паня, никто не узнает нашу тайну, ведь это ты привез меня в больницу, уговорил Бога и Григория дать мне новую жизнь и восемь лет хранил тайну. Я отплачу тебе добром, но мышка должна умереть. Так нужно, так хочет Бог.

Ведь он вернул мне память и подсказал, что делать. В первую очередь нужно было разобраться с наследством дона Адриано, мало ли кто там за восемь лет порылся. Я залезла в Гришину заначку на новый «мерс», сняла деньги с павловского счета, наняла по газете частного детектива и отправила в Коламск. Как выяснил Сергей, все было в порядке, бумаги лежали у городского нотариуса, мне даже сделали цветную копию. И за все это время, только одна тварь претендовала на родство с Папагеном — попадья Ольга. О, это был приятный сюрприз — теперь я могла убить всех зайцев. Мне нужно было снять перед Испанией с себя все старые грехи, избавиться от нелепой соперницы и подстраховаться с Паней — он знал больше всех. Особенно меня забавляла ситуация с Катиным сердцем. Я просчитала ее сама, но неизвестные мне подробности той фантастической ночи будоражили мою фантазию. Да и работа хирурга с моим лицом впечатляла. Я прямо не могла оторваться от зеркала первые дни, после возврата памяти. Видеть в зеркале Катю и знать, что ее нет, — это было волшебно, просто perfectoP Спасибо, сестренки!

Сергей занялся поиском компромата на Ольгу, я же в первую очередь решила вытащить Павлова. Он был нужен мне для окончательной партии, да и не могла сука спокойно жить, пока ее хозяин сидит за ее убийство. С легкостью нашла по телефонной книге мерзавца-прокурора. Он за восемь лет смело продвинулся по карьерной лестнице, поэтому его совсем не обрадовало появление тени из прошлого с разговорами о хорошо припрятанной кассете с нашими милыми шалостями. Как же он обрадованно пропотел, когда узнал, что от него требуется. Всего-то, сказал он, через два-три месяца жди. Но это последняя услуга. Иначе сама понимаешь. Ну да, я-то понимаю, а прокурор вряд ли. Мой адрес — коламское кладбище, Кленовая аллея, место семь. Милости просим в гости.