Генри и Катон - Айрис Мердок Страница 57

Генри крепче прижал ее к себе.

— Как там поется в твоей песенке? «Оставайся с тем, кто тебя любит, не ищи дальше, любовь моя».

— Но это всего лишь… глупая… песенка.

— Стефани, давай поженимся, а? Ты бы хотела?

Он почувствовал, как она напряглась в его объятиях.

— Что? Что ты сказал? — спросила она охрипшим голосом.

— Я сказал: «Давай поженимся». Могу сказать иначе, если предпочитаешь традиционную форму: Стефани, ты пойдешь за меня замуж?

Она уставилась на него огромными, полными слез глазами и до боли стиснула его предплечье. Потом разразилась смехом. Пытаясь удержать ее, он видел ее влажные губы и красную полость рта. Она истерически смеялась, не в силах остановиться. Потом ударила высоким каблуком по лодыжке, он выпустил ее, и она вылетела из кухни.

— Стефани, Стефани, подожди!

Продолжая безумно смеяться, теряя на бегу туфли, она ворвалась в спальню и захлопнула дверь перед носом Генри. Он рванул дверь и бросился за ней, едва не упав на нее; она лежала на кровати, колотя ногами и трясясь от сумасшедшей радости.

— Стефани, успокойся, ты меня уже оглушила.

Минуту они боролись, потом затихли и молча лежали, обнявшись. Наконец она тихо прошептала ему в плечо:

— Да, да, да.

Генри лежал, закрыв глаза, торжествующий, смятенный. Лежал без сил в огромном красном гроте, похожем на разинутый рот Стефани, содрогаясь от сознания победы, от радости и страха и непередаваемого ощущения бесповоротности судьбы.

―

— Это первый раз, когда мы вообще выпиваем вместе, отец.

— Дорогой мой, — сказал Катон, — разве этим мы занимаемся?

Они сидели при свете свечей в спальне Катона. Электричество отключили. Скоро придут бульдозеры, и от улицы ничего не останется. Дом, знающий, что конец его близок, выглядел этим вечером странно неустойчивым и непрочным, словно шаткий карточный домик, внутри которого сидел Катон и смотрел на Джо. От ветра дребезжали стекла, ходуном ходили и хлопали закрытые двери. Катон сидел на кровати, Красавчик Джо на близко придвинутом стуле. Принесенная им большая бутыль вина стояла на полу. Горели две свечи: одна на комоде, другая на подоконнике. Пламя свечей металось на сильном сквозняке.

День у Катона был сумасшедший. Началось все с бессонной ночи. Постель была влажной, в доме внезапно стало очень холодно. В дремоте ему привиделась миссис Беккет. Утром он было подумал, не стоит ли снова пойти к ней, но потом решил, что это бессмысленно. Он начал письмо Брендану, но порвал его. Вышел на улицу, чтобы позвонить отцу Милсому, однако все телефонные будки в округе были разгромлены. Он почувствовал, что страшно голоден, и тут обнаружил, что денег совсем не осталось. В конце концов голод заставил его скрепя сердце отправиться к отцу Фоме домой, где он взял взаймы фунт. Отец Фома имел то преимущество, что был относительно посторонним для ордена. Однако какого-то слуха об обращении к нему было не избежать. Отец Фома посмотрел на него добрым и жалостливым взглядом, попросил остаться и поесть, предложил переночевать у него. Но Катон немедленно сбежал. Подкрепился яичницей с беконом в маленьком кафе, после чего его чуть не стошнило. Путь домой неожиданно оказался полон знаков. На стене красовалось: «ПРОБУДИ КУНДАЛИНИ» [50]. Ненова: «РАСПРОБРЮКИ». Только теперь это слово казалось не абсурдным, а низким.

Он вернулся домой, лег во влажную постель и мгновенно уснул. Ему приснилось, что отец Милсом открывает одной рукой дверь, а другой хватает его за запястье и он силится освободиться. Он проснулся в сумерках и увидел Красавчика Джо, который стоял у его кровати с бутылью вина в руках и смотрел на него странно напряженным неулыбающимся взглядом.

— Вы, отец, как чертик из табакерки. То вы здесь, то вас нет.

Было уже поздно. Они выпили почти всю бутыль.

— Извини, — сказал Катон, — Моя жизнь… ну, теперь тебе должно быть известно… столько неприятностей, все так запуталось… не представляю, что и делать…

— Издеваетесь, отец.

— И не думаю, — сказал Катон. — Я совершенно искренне. Мне хотелось бы поговорить с тобой обо всем, рассказать тебе все.

«Неужели пьян, — подумал он, — разве можно столько пить?»

— Так расскажите. Ведь вы знаете, я ваш друг.

— Как мило с твоей стороны, Джо, это я и хотел услышать. Да, мы друзья, конечно же.

— Вот именно, отец. Теперь рассказывайте и давайте выпьем за это.

— Вчера я был у твоей матери.

— Вот как… зачем вы это сделали?

— Хотел помочь тебе, Джо, отчаянно хотел. Я думал, она, может быть… повлияет на тебя… или подскажет, кто на это способен. Но это было ни к чему.

— Да она просто пьяница, шлюха.

— Не говори так о своей матери, Джо. Неужели тебе ее не жалко? Она нуждается в любви. Неужели ты не можешь найти в своем сердце хоть каплю любви для нее? Это было бы таким счастьем для вас обоих.

— Она только вопит и ругается, когда я рядом. Давайте не будем о ней, пожалуйста. С ней покончено навсегда. Она для меня все равно что мертвая, сука.

Катон вздохнул. Он решил, что действительно мало смысла пытаться продолжать в том же духе или сообщать о ситуации с Домиником, Бенедиктом, Пат, Фрэн и Дамианом.

— Я пытался, — сказал Катон, — Пытался найти другие пути. Других путей нет.

— О чем вы, отец?

— Извини, просто размышляю вслух. Ты не думаешь когда-нибудь жениться, Джо? Для тебя это могло бы быть очень полезно.

— Жениться? Нет! Девчонки, которых я знаю, сплошное дерьмо. Если у меня будет жена, я убью ее. Парни лучше девчонок, правда. Девчонки только для секса. И даже для этого парни лучше.

Катон задумался. Он как будто попал в лабиринт, из которого должен очень осторожно и тщательно искать выход. Вот разве что все разворачивалось настолько быстро, что было больше похоже, что он в самолете, а не в лабиринте. Буквально физическое ощущение стремительного полета, словно потолок над головой уходит в сторону. Усилием воли он сосредоточил взгляд на пламени свечей. Он знал, что должен прекратить разговор, но так же знал, что не сделает этого. Он думал: разберись в мыслях, приведи их в какой-то порядок, говори правду. Все будет хорошо, если только добраться до сути всего этого.