Карлики - Гарольд Пинтер Страница 47

Ну что, можешь возразить или хотя бы прокомментировать? Нет, потому что я лучше в этом разбираюсь, гораздо лучше тебя. Уж поверь мне. Я умею отличать возвышенное от нечистого и всякое такое. Некоторое время назад я совершил странный, нелогичный поступок, в который ты можешь даже не поверить и не понять. Я продал лучшую часть своей души Господу Богу, а он с тех пор платит мне дивиденды.

Я вполне способен поднапрячься и написать новые псалмы Давида. Ты, наверное, не в курсе, но он для меня воплощение идеального человека. Было дело, верил я в Христа, но эта вера была произвольной, основанной на доводах рассудка. Вот страхи – другое дело, их и описать трудно. Слов таких еще не придумано. Лунатики и безумцы верят в них и считают чем-то реальным и важным, определяющим нашу жизнь. Постулат, конечно, спорный.

И все же я верю, что между тобой и мной есть нечто большее, чем этот выкидыш, который мы назвали дружбой. Мы не поняли этого, не поняли друг друга, да и вообще практически ничего не поняли.

Ты, конечно, можешь меня не слушать и выбросить из головы все, что я наговорил, но, если ты так поступишь, я пойму, что ты предал самого себя, отказался от своего истинного «я».

В общем, главное, ради чего я затеял этот разговор, – я хочу, чтобы ты понял, что у каждого из нас должно быть право и возможность закатать другому хорошую оплеуху промеж глаз, если это будет казаться необходимым и оправданным. И ты должен понять, что такие люди, как ты и я, те, кто не является законченными подонками, должны уметь переживать любые изменения в личной жизни каждого и даже возникновение любовного треугольника, не становясь мстительными, глупыми или слепыми.

Вот так-то.

Марк сидел неподвижно.

Мне кажется, у тебя есть что мне сказать.

– Да, – сказал Марк, – кое-что есть. Он отвернулся от стены и сел прямо.

– Да, думаю, что есть.

Он посмотрел в камин, затем обвел взглядом комнату.

– Дело в том, видишь ли…

Он потянулся и посмотрел в потолок.

– Для меня проблема заключается в том, – сказал он, – что мне приходится убеждать самого себя, будто ты на самом деле не считаешь меня скотиной и подонком. По крайней мере я должен допустить, что ты относишься ко мне не так, и лишь после этого я смогу тебе хоть что-нибудь сказать.

Итак, допустим или хотя бы предположим, что ты меня таким не считаешь.

Я тебя выслушал.

Видишь ли, Пит, я могу оценить то, что ты оставил за собой право испытывать чувство презрения. Я тоже. Кроме того, я с уважением отношусь к тому, что ты тратишь немалую часть своего времени, пытаясь примирить это презрение с чем-то другим, что имеет для тебя определенную ценность.

Но видишь ли, мне кажется, что, когда речь заходит о чем-то серьезном, ты запираешься в сторожевой башне презрения, сжигаешь за собой мосты и замуровываешь выходы. Tы признаешь возможность примирения только теоретически. Может быть, ты даже искренне веришь в эту возможность. Но на самом деле ты ведешь себя так, что становится ясно: для тебя единственно возможный ход вещей – тот, который кажется правильным тебе.

Не способен ты жить по чужим правилам, не получается у тебя готовить на чужой кухне.

Tы говоришь: дружба и все такое – вещи бесполезные. Если это так, значит, я большую часть жизни провел в плену иллюзий. Tы же никогда под их влияние не попадал. Ты просто на это не способен. Я заблуждался, но не я хочу избавляться от этого заблуждения. Иногда мне казалось, что ты готов поддаться этому очарованию встреч. Но я, выходит, ошибался. А ты, оказывается, всегда это знал.

Вопрос заключается в том, в какой мере ты можешь отвечать за все это? Нужно ли к тебе относиться как к человеку ответственному и заинтересованному или нет? В конце концов, в чем ты заинтересован, когда общаешься со мной или с другими друзьями? Естественно, предметом интереса никто из нас не является, по крайней мере тебе нет никакого дела до того, какими мы хотим быть и какими себя видим; мы тебе интересны лишь в той мере, в какой соответствуем твоим требованиям. Как только ты выясняешь, что твои друзья не вписываются в установленные для них рамки, ты великодушно позволяешь себе презирать их. Следуя твоей логике, это вполне естественная реакция. Презрение – вот их приговор, вот их эпитафия. В другом случае они становятся лишь предметом академических экзерсисов на тему несостоятельности. И дело ведь не в том, что они сами оказались несостоятельными, нет, просто, стараясь быть самими собой, жить, как они считают нужным, они продемонстрировали свою несостоятельность по отношению к тебе.

Других критериев у тебя нет.

Tы ведь всегда знал, что я – тяжелый случай, но при всем этом ты продолжал общаться со мной. Почему? Неужели потому, что считал меня равным себе? Ну уж нет, как же, разбежался. На самом деле ты меня всерьез никогда не принимал. С твоей точки зрения, я человек потерянный и грехам моим нет искупления. В твоей системе координат спасение души мне не светило. Лен и Вирджиния – эти еще не были окончательно потеряны, я же оказался за рамками допустимого, я полностью выпал из нарисованной тобой схемы моральных ценностей. Ты мог использовать меня в качестве яркого примера того, как нельзя жить. Отрицательная копия.

Но кое-что я понимаю. И помимо этого я понимаю кое-что еще. Не думай, что я совсем ничего не вижу. Мы с тобой встречались и общались. Ты и я. Помнишь, как-то раз мы напились и долго простояли на автобусной остановке? Но я не уверен, один ты был тогда или нет. Я перестаю тебе доверять, как только мы оказываемся наедине.

Получается, что, как только ты остаешься один, ты тотчас же оказываешься во мне. Или ничего не происходит. В любом случае какой смысл дальше играть в эту игру? Для себя никакой пользы я в этом не вижу.

Ты вот говорил о костях. А что такое кости? Ты же у нас вампир-кровосос, и я думаю, отрицать это бессмысленно.

Мы, вся наша компания, нужны были тебе в качестве исполнителей эпизодических ролей в твоем спектакле, в твоем маскараде, чтобы воздавать тебе почести, как подобает придворным. Так вот послушай. Функция друга, того человека, которого ты действительно называешь другом, – быть посланником от себя к самому себе. Он гонец-посредник. Тогда он становится человеком твоей души. Но хватит, с меня довольно.

Мы все были твоими сообщниками, вот только я оказался, с твоей точки зрения, самым бестолковым. Слишком долго я позволял тебе жить в плену этой иллюзии.

Дело в том, что я тобой восхищался. С восхищением шел за тобой по тропе войны. Я участвовал в твоей охоте, потому что мне нравилось убивать добычу вместе с тобой, скольких бы крыс мы ни учуяли. Вот тот парень, вот тот шакал, на которого я смогу стать похож. А теперь я по этому поводу лишь улыбаюсь; надеюсь, что улыбка у меня получается доброй, – нужно будет посмотреть в зеркало, чтобы увидеть, на что она похожа. Ты же на самом деле держал меня даже не за оруженосца, а за кухонную прислугу. А я в это самое время пытался играть роль тебя. Да уж, какой-то грязный двойной обман получился. Так что в некотором роде я тебя тоже использовал.