Аквилея - Андрей Десницкий Страница 41

— А епископ? Ты… вы издевались над Константом!

— Ну уж! Ты разве не помнишь, что он не может на меня сердиться? Да и разве похож этот обманщик на нашего почтенного Константа?

— Ничуть…

— А вот теперь посмотри вглубь и вдаль, тебе это дано. Сейчас Рим гонит последователей Христа, это так. Сейчас. Всегда ли так будет?

— Не знаю… — разговор уходил в какие-то совсем новые дали, и Феликсу уже было немного стыдно, что он так поддался первому мальчишескому порыву, поторопился с оценкой.

— А я тебе скажу, что нет. Что скрепляет империю, кроме железа легионов и золота цезарей? Вера. Вера в Рим, в его вечность, в его силу, в его предназначение. Эта вера останется с ним. Но что она даст даку, германцу, мавру? Ничего, кроме повода для ненависти и зависти, и однажды легионы перестанут с ними справляться. И надо будет дать людям новую крепкую веру, и привязать ее к Риму, чтобы люди стремились к вечности, а приходили в Рим. Веру, за которую можно умереть без страха и с надеждой на благое посмертие… даже не с надеждой — с твердой уверенностью. Много ты таких вер знаешь?

— Нет.

— Я не знаю ни одной, кроме разве что суеверия иудеев, да еще некоторые из митраистов способны, пожалуй… но ничто, ничто, ничто кроме христианства, не скрепит эту империю, когда затрещат ее границы, когда навалятся варвары, когда сгниет сердцевина. И тогда — новое рождение, новые смыслы, новые знамена. Рим как центр христианского мира. Сие будет, будет!

— И?

— И будет как раз то, что ты видел вчера. Будут ряженые, которые назовутся для вас отцами и господами, заставят подчиниться себе, а внушать будут не про Христа — про империю. Будут управлять вами от имени Христа, но безо всяких на то оснований. И скажут «пойдите», — и пойдете, и скажут «сделайте», — и сделаете, и скажут «убейте и умрите» — вы убьете и умрете. И встретите Христа, который вам ответит: «Отойдите от меня, не знаю вас, не от Меня это было».

Феликс молчал. Возражать не хотелось, доверять пока тоже, но гнев ушел. Это был не балаган, не шутовство — это было пророчество, а вот окажется ли оно верным…

— Смех, мой друг — подходящее лекарство от спеси. Да что говорить об отдаленном будущем? Разве сейчас не стремится ваша община занять место потеплее, да занять его попрочнее? Говоря о Царстве не от мира сего (что совершенно верно!), договариваетесь вы с царством этого мира? И сами приспосабливаетесь, подражаете ему…

— А что в этом плохого? — неуверенно спросил Феликс.

— Вот что плохо: забывать о главном из-за второстепенного. Впрочем…

Аристарх прихватил яблоко, одно из трех, оставшихся на столе после завтрака, сочно откусил, захрустел — так, что у Феликса слюна потекла.

— Кстати, знаешь, какой там плод был на древе познания добра и зла?

— Яблоко, конечно.

— Невнимательно читаешь! Нет там в тексте никакого яблока. Просто «плод».

— Да разве?

— Перечитай.

— А откуда тогда яблоко?

— У Мутиллия спроси, по его части. Malum — это и «зло», и «яблоко» на латыни, хотя гласные там на самом деле немного разные, но пишется одинаково. Вот и выдумали, что яблоко… Видишь, как одни глупцы сочиняют ерунду на пустом месте, а другие им верят без малейших доказательств?

— Вижу… а какой был плод на самом деле? И кто был змеем? Там же еще сказано, что потом он будет без ног — а раньше что, был с ногами?

— Змей — это великое таинство, не здесь и не сейчас, — серьезно сказал Аристарх, — но если хочешь к сокровенному приблизиться… Знаешь, приходи к Восточным воротам за час до заката. Мой раб тебя проводит в одно место. Да, сегодня как раз будет удобно. Приходи, это будет еще одной ступенью на твоем пути к потаенному.

— А что было вчера? — как-то по-детски спросил Феликс.

— А вчера была предыдущая, — обернулся он уже на пороге комнаты, — и помни, всё не то, чем кажется, а за слова цепляется лишь глупец.

Феликс не знал, пойдет он к воротам или нет. Точнее, так: пойти хотелось, но надо было себя в этом убедить. Даже не убедить — найти предлог разрешить себе это. И он решил, что самый верный и правильный способ во всем разобраться — спросить у Константа. Ну, может быть не напрямую, может быть, даже не спросить, а просто… посетить его, что ли. Обсуждать спектакль никак не хотелось, еще меньше — недавнюю беседу с Аристархом. А вот увидеть своего духовного наставника… если он еще мог его называть так после того, что они тут сегодня обсуждали.

Нет, он не разуверился ни в Боге, ни в епископе, но, скажем так, стал видеть всё полнее, объемнее. Повзрослел. Интересно, Констант это заметит во время беседы? Тот много проповедовал о необходимости духовного роста и взросления во Христе…

Дорога к его дому в самом центре города показалась на диво короткой, он почти бежал, едва не расталкивая суетных плотских прохожих, среди которых и душевные-то нечасто попадались.

Но вот увидеть хозяина сразу не удалось: привратник сообщил, что у епископа гость, они беседуют внутри, предложил подождать у имплювия — небольшого бассейна для дождевой воды во внутреннем дворике у самого входа. На улице снова зарядил небольшой дождь, и можно было смотреть бесконечно, как тоненькие струйки со склонов черепичной крыши звонко льются в бассейн и как вытекает из него лишняя вода через отверстие у самой кромки. Капли с крыш! На какую ерунду он тратил свое внимание еще вчера вместо того, чтобы внимать тайнам мироздания… Вспоминая вчерашнюю людскую реку, Феликс уже воображал себя каплей, которая падает с неизвестных высот (спросить у Аристарха, кем мы были до рождения) в бассейн, именуемый жизнью, и как неминуемо покидаем его в свой срок…

Но полного отречения от земной суеты не получилось, лишние мысли мельтешили, отвлекали, сталкивались одна с другой. Вспомнился так некстати плащ, висящий у самого входа — наверное, гость Константа его и оставил. Знакомый такой плащ, вроде, совсем недавно он такой где-то видел, и видел вблизи, и долго …

Иттобаал. Меньше недели назад он гулял с человеком, одетым в этот самый плащ, и обещал стать его осведомителем. Рядом с этим плащом он там, в Старых термах, повесил свой собственный. Как его не узнать! Иттобаал у Константа? Чего он хочет? Опять происки, обман, вынюхивание?

И вспыхнуло в голове почему-то: а ведь было детство и у Иттобаала. Кто он в этом своем прошлом? Баловень судьбы из благополучной и сытой семьи? Не похоже. Жертва голода и насилия? Возможно, но от этого ничего не меняется в настоящем. Проще думать: один из тысяч, легионов, мириад тех, кто неважен нам, кому мы можем походя умилиться — и кого во взрослости не заметим, пока незнакомец случайно не оттопчет нам ноги. Нет, Иттобаал определенно не наш герой. И кем бы он ни был там и тогда, здесь и сейчас он — опасность. Надо предупредить Константа, как опасен этот лис-финикиец…

Пока Феликс крался к комнате, где Констант всегда принимал гостей (сколько раз и его самого!), он уверял себя, что им движет забота, а не любопытство. Что он всего лишь хочет развенчать, предостеречь, помочь, а для этого ему важно знать, о чем там будет идти речь.