Для любовников и воров - Педро Сарралуки Страница 40

Наступило долгое молчание. Фабио положил в рот еще один кусочек барашка. Потом он пожал плечами.

– Я сказал вам, что не будет ничего неожиданного, – заключил он. – Я сделал уже много заметок. Думаю, что атмосфера рассказа создана. Она будет влажной и душной, как в этой комнате. Атмосфера из дыма, пота и обуглившихся в камине дров.

– Ну вот, – бросила Исабель, – что интересного в том, что тебя душит идиот, который спит с дурой-извращенкой? Неужели в той области Германии нет ни одного лесника с нормальными сексуальными инстинктами?

– Мне эта история кажется очень проницательной, – сказала Полин, едва слышным голосом. – Она даже вызывает во мне зависть. Я вовсе не мазохистка. Я терпеть не могу типов, которым для того, чтобы возбудиться, обязательно нужно надавать тебе пощечин. Но наверное, здорово, когда тебя убивает человек, которого ты любишь, – убивает по твоей просьбе, как будто делая подарок. Иногда, когда чувствуешь сильную усталость…

Взгляды Полин и Фабио встретились. Они искали друг друга глазами, неуверенно поблескивавшими, как пламя свечей. Им доставляло удовольствие то смущение, в котором уже не было необходимости. Однако было совершенно очевидно, что они вовсе не желают задушить друг друга. В то время я еще не знал, что любовная игра нуждается в фантазировании о смерти. Я почувствовал себя зрителем, наблюдающим за игрой в карты и видящим, что все игроки жульничают. Мануэла из рассказа не имела ничего общего с реальностью. Другая Мануэла, из плоти и крови, была девушкой, которую мы звали Полин, потому что она не брила подмышек. Это была девушка, не любившая, чтобы Умберто называл ее груди Ортега-и-Гасет, жаловавшаяся на то, что никогда не получала в подарок шляпу, а теперь имевшая целую коллекцию, девушка, зарабатывавшая на жизнь тем, чем умела. Люди выходили из ее комнаты тайком, а она чувствовала себя несказанно счастливой. Ее маленькие трагедии не имели никакого значения. Так же как и трагедии Умберто, отправившегося спьяну искать компанию в птичник, и трагедии всех нас, сидящих за столом в этом плывущем по волнам доме. Все эти мысли пронеслись у меня в голове, когда Фабио закончил свой рассказ, – я почувствовал, что поддался ложному величию литературных страстей. Жизнь была не менее ужасна, но намного более прозаична.

Долорес Мальном невольно подкрепила мою теорию. Прежде чем я подал десерт, она встала, взяла листы, оставленные на полке, и положила их рядом с тарелкой Пако:

– Вот твой подарок на день рождения. Я уже закончила его. Поздравляю, старина. Это мое последнее произведение. У меня рак желудка, и мне осталось два, в лучшем случае три месяца.

Пако осторожно положил вилку на обглоданные кости барашка. Его рука слегка дрожала. Но Долорес ответил не он.

– Что ты такое говоришь? – закричала Исабель Тогорес, как будто Долорес ее оскорбила. – Что за глупости?

Фабио закрыл руками лицо. Тогда я понял, о чем был их разговор в саду, когда Фабио, плача, покрывал поцелуями руку своей подруги. Некогда Пако в одной из своих наставительных бесед о той профессии, которой я не хотел посвящать себя, сказал мне, что рассказ как наполовину услышанный разговор: его так до конца и не понимаешь, но осознаешь, что он очень важен для кого-то. Наверное, он был прав, и это было хорошее доказательство, но в тот момент эти знания вряд ли могли чем-то помочь ему. Пако медленно поднял голову и взглянул на Долорес, открыв рот, не зная, что сказать. Он держал свои дрожащие руки на тарелке. Конечно же, они были влажные, холодные и онемевшие, как будто он только что вытащил их из ведра со льдом.

– Сядь, – продолжала Исабель, вставая. – Присядь на минутку. Какие к черту два месяца! Не может быть, чтобы ты была больна. Я уверена, что это неправда!

– Выпей валидол, – ответила ей Долорес, – тебе станет легче. А я пойду лягу. Я устала.

Она вышла из столовой, оставив после себя гнетущее молчание. Антон залпом выпил свое виски. Фабио продолжал закрывать лицо руками. Исабель Тогорес смотрела на нас, как будто возмущенная тем, что никто не предпринимал ничего, чтобы помочь Долорес. Полин, как казалось, была почти в забытьи. Эта маленькая трагедия не предвещала счастливого финала. Она была такой незначительной, что не годилась даже для рассказа.

Когда стук каблуков Долорес прекратился и дверь со скрипом закрылась, Пако разбил свою тарелку ударом кулака. Куски фаянса и остатки еды разлетелись по скатерти. Он встал и повернулся к нам спиной, так же как и на вершине горы. Он снова остался один в неравном поединке, в своей постоянной борьбе за то, чтобы постичь мир, в котором ветер носил и аромат жасмина, и крики о помощи. Но не этот мир искал Пако в ту ночь, повернувшись к нам спиной. Он поднял кулак вверх – к дождю и пролетавшим облакам, похожим на дым горящей резины, к звездам, прятавшимся как рой испуганных светлячков. При огне свечей он отбрасывал угрожающую тень на все стены. Его голос прозвучал еще более сдавленно и хрипло, чем обычно.

– Твою мать! Черт бы побрал тебя и твою мать! Ты не свалишься из этого дерьмового рая, сукин сын!

Неутомимому мифотворцу всегда нужен был враг.

В тот вечер никто не стал засиживаться. Антон Аррьяга пошел к Долорес, Полин закрылась в своей комнатушке, а Фабио вышел погулять по саду. Дождь перестал. Исабель задержалась на несколько минут перед камином, чтобы выпить еще один бокал вина. Потом она ушла, пробормотав что-то невнятное. Я убрал со стола и уже заканчивал мыть посуду, когда на кухню вошел Пако, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Он сказал, чтобы на следующее утро я звонил в колокол в восемь часов. Я посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Я запланировал, чтобы мы позавтракали устрицами с шампанским. Фарук привезет их из деревни. Позвони в колокол, но особо не настаивай. Кто захочет, тот придет.

Пако пошел к двери, но на секунду опять обернулся. Он взглянул на меня, как будто чувствуя необходимость оправдаться или попросить у меня прощения.

– Жизнь продолжается, – сказал он. – Да-да, жизнь продолжается.

Закончив уборку, я заперся в своей комнате и повалился на кровать, чувствуя сильную усталость. Мне нужен был не просто сон – я испытывал непреодолимую потребность в том, чтобы исчезнуть, потерять ощущение себя самого. Я завел будильник на половину восьмого. Ставя его на ночной столик, я обнаружил там книгу Умберто Арденио Росалеса, взятую из кабинета Пако. По-видимому, мне случайно попался первый роман писателя, но я еще этого не знал. Когда я открыл книгу, из нее выпало письмо. Судя по дате, оно было написано тридцать лет назад, то есть за двенадцать лет до моего рождения. Это был ключ, проливавший свет на эту необходимую и отвратительную связь, основанную на неприязни и безжалостной эксплуатации бесплодной страсти. Я не удивился, прочитав это письмо. Меня также не удивило, что Пако никогда не давал мне читать книги Умберто. В письме говорилось следующее: «Уважаемый сеньор Масдеу, я очень рад, что Вы согласились опубликовать мой «Мертвый путь». Я согласен, что это название несколько суховато. Предлагаемое Вами – «Прогулка в никуда» – намного оригинальнее. Звучит очень поэтично. Я понимаю трудности, связанные с изданием. Времена сейчас тяжелые. Мне это известно, и я, конечно же, готов взять на себя часть расходов. Я рассчитываю на тираж в тысячу экземпляров, если цена будет приемлемой. Но это мы еще обсудим. Наконец, я хочу поблагодарить Вас за тот интерес, который Вы проявили к книге. Мне еще многому нужно научиться. Я с большим удовольствием встречусь с Вами, как Вы предлагаете мне в своем любезном письме, для того чтобы выслушать Ваши советы и замечания. Ведь Вы настоящая легенда для тех, кто, как я, вступает в мир Литературы. С нетерпением, волнением и надеждой жду Вашего ответа. Всегда к Вашим услугам, Умберто Арденио Росалес».