Другое детство - Сергей Хазов-Кассиа Страница 37

— Также некоторые мужчины, когда женщины рядом нет, и особенно это касается молодых мужчин, не начавших ещё половую жизнь, так вот, некоторые мужчины пытаются самостоятельно вызвать те же реакции, которые должны были происходить, когда рядом находится женщина. Ну, там, руками, к примеру, или ещё как-нибудь.

И тут мама резко повернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза. Я сразу отвёл взгляд, но у меня было такое чувство, что за доли секунды, когда наши глаза встретились, она успела проникнуть в самую глубину и всё понять.

— Так вот, Артём, что я должна тебе сказать. Это очень плохое занятие.

Во-первых, оно не просто вредно для здоровья, но даже опасно. Доставляя себе ложное удовольствие, эти люди рискуют потом своей дальнейшей жизнью с женщинами. Кроме того, можно так к этому пристраститься, что это становится болезнью, которая в конце концов сводит человека в могилу. Ты ведь знаешь, Гоголь умер в 40 лет. Так вот, он умер именно от этого недуга.

Поскольку мама продолжала смотреть на меня в упор, я покраснел, тем самым, наверное, уверив её в подозрениях. Я ничего не делал руками, но ведь все эти ночные сны — они тоже были не просто так, я хотел, чтобы они мне снились, и часто нарочно вспоминал свинопаса, прежде чем уснуть, тем самым как раз «вызывая самостоятельно те реакции, которые должны происходить в присутствии женщины».

Хорошо, что мама не стала интересоваться причиной моего смущения, решив, наверное, что с меня довольно стыда и страха за своё будущее. Вместо этого она снова посмотрела на меня, глубоко затянувшись: — Надеюсь, Артур никак не замешан в каких-нибудь делишках такого рода?

А я, вместо того чтобы опровергнуть наличие самих «делишек», попался в расставленные силки, честно ответив на этот двусмысленный вопрос: — Нет, мам.

Вернувшись в свою комнату, я первым делом отыскал томик Гоголя. Я не надеялся, что там будет написано, отчего на самом деле умер писатель, но, во-первых, следовало проверить возраст, про который говорила мама, а во-вторых, может, можно будет что-то прочитать между строк. Я стал просматривать абзац за абзацем, сначала в начале вступительной статьи, потом в конце, не собираясь читать её целиком: «…родился 20 марта 1809 года в Полтавской губернии…», «…последние годы были омрачены…», «…второй том „Мёртвых душ“…», «…наследие великого писателя неоценимо для советской культуры…». В статье, как это часто бывает, не только не было ни слова о том, от чего скончался писатель, но даже не упоминалась дата его смерти, потому что, наверное, подразумевалось, что она должна быть всем известна, как день собственного рождения. Я пересмотрел статью ещё раз, на этот раз страницу за страницей, но так ничего и не нашёл.

«Завтра спрошу у Вадимовны», — подумал я, тут же решив, что хотя полностью от моих снов отделаться не получится, но, по крайней мере, надо постараться не вызывать их специально. Может, если они будут случаться редко и не по моей вине, меня не постигнет участь Гоголя.

На следующий день я для начала решил проверить, как ко всему этому относится Артур. Не было и речи о том, чтобы спросить его напрямую, поэтому приходилось действовать осторожно.

— А ты знаешь, Артур, от чего умер Гоголь?

— Кто-кто?

— Гоголь.

— А кто это?

— Блин, Артур, мы его месяц назад проходили. Ты же читал его!

— А… ну и что. От чего, ты говоришь, он умер?

— Умер, потому что, ну… баловался руками.

— Что?!

— Ну, пристрастился руками вызывать ложные эротические удовольствия, — сказал я, не веря, что смог это произнести.

— Дрочил, что ли? Да ладно, чел, разве от онанизма умирают? — Артур смотрел на меня с сомнением, но было видно, что ему эта тема интересна.

— Да. В сорок лет.

— Хуяссе! А ты откуда знаешь?

— Рассказали.

— Да ладно пиздеть, Тёмыч, хуйня это всё.

— Артур, прекрати, пожалуйста, материться и спроси у Вадимовны, если не веришь.

Артура не нужно было дважды просить сделать что-нибудь необычное. Когда мы зашли в кабинет литературы, он подошёл к учительскому столу. У меня ёкнуло в груди, потому что я подумал, что он спросит сейчас не только про возраст, но и про болезнь Николая Васильевича, но Артур только хотел напугать меня:

— Скажите, — сказал он с театральной паузой, рассчитанной исключительно на меня, — а Гоголь во сколько лет умер?

— Я не помню точно, но, кажется, года в сорок два — сорок три. А что?

— Нет, ничего, просто интересно.

Вадимовна проводила Артура удивлённым взглядом, я же победно посмотрел на него: мои слова подтвердились! Впрочем, подтвердились ведь не столько мои слова, сколько слова мамы. У меня никогда, наверное, не будет возможности узнать истинную причину смерти Гоголя, но если часть информации верна, значит, остальное тоже должно быть правдой.

Я решил, что нужно бороться с этими нездоровыми проявлениями, что оказалось не так-то просто. То есть не то чтобы очень сложно, но они всё время побеждали. Вечером того же дня я лежал в постели и думал обо всём, что так стремительно происходило в моей жизни. Наша дружба с Артуром, мамины подозрения, что он замешан в каких-то штучках, её опасения, что если он не превратит меня в курильщика, то непременно научит чему-то другому, и все эти ночные приключения, которые так опасны для здоровья.

И Артур, лизнувший меня в лицо, — зачем, интересно, он это сделал? Можно, оказывается, делать это руками. И тогда не обязательно готовиться ко сну, вспоминать свинопаса и надеяться, что тебе снова приснится, как ты стоишь в кругу фрейлин, он медленно приближается к тебе, а ты не шелохнёшься, потому что ждёшь, боишься, но хочешь, чтобы он был ближе, близко-близко…

Я решил — ладно, если я попробую один раз сделать это сам, то не умру тут же на месте, ведь даже Гоголю потребовалось сорок лет, чтобы эта болезнь сгубила его, а в моём состоянии ждать сна было бессмысленно.

Всё произошло на удивление быстро, я даже не понял, что сделал, чтобы добиться того результата, которому обычно, как мне казалось, предшествовали долгие часы сна. Я включил настольную лампу (зажигать люстру не решился), чтобы посмотреть на результат ложного удовольствия.

Раньше ведь я не видел ничего, кроме пятен на простынях. Увиденное мне не понравилось, я почувствовал себя грязным, как будто кто-то высморкался мне на живот. Я достал носовой платок, вытерся и решил, что это больше никогда не повторится.

На следующий день я снова лежал в темноте и думал, что, может, два раза — это ещё не болезнь…

Через неделю я понял, что обратной дороги нет. Что я пошёл по стопам великого русского писателя, чей вклад в советскую культуру неоценим, но пошёл, к сожалению, отнюдь не по писательской стезе. Только одна мысль утешала меня: до сорока лет было далеко. Может быть, за это время болезнь пройдёт сама собой или от неё придумают какое-нибудь лекарство.