Скромный герой - Марио Варгас Льоса Страница 35

Литума знал своего шефа достаточно, чтобы понимать, насколько он сейчас встревожен, хотя капитан в этом и не признавался: он храбрился, выказывал уверенность и продолжал отпускать свои циничные, скабрезные замечания. Определенно, капитан, как и сам Литума, задавался вопросом: а вдруг мафиози с паучком перегнули палку, вдруг эта смазливая брюнеточка, любовница дона Фелисито, уже мертва и захоронена на какой-нибудь загородной свалке? При каждой встрече с коммерсантом, который был сам не свой от горя, сержант с капитаном поражались, отмечая мешки у него под глазами, трясущиеся руки, внезапные паузы на середине фразы: Фелисито неожиданно замирал, с ужасом вглядывался в пустоту, его слезящиеся глаза начинали часто-часто моргать. «Да с ним в любой момент инфаркт может приключиться, возьмет и здесь же отбросит копыта» — вот чего боялся Литума. А его начальник теперь курил в два раза больше обычного, да еще и покусывал потухшие окурки — такое случалось с капитаном только в периоды сильнейших потрясений.

— Что же нам делать, если сеньора Мабель не объявится, мой капитан? Я из-за этого дела уже и спать не могу.

— А мы покончим с собой, Литума, — пытался острить капитан. — Сыграем в русскую рулетку и покинем этот мир по-мужски, как тот Семинарио, которого ты ухайдокал. Но она объявится, не будь таким пессимистом. Из второго объявления в «Эль Тьемпо» они знают — или, по крайней мере, думают, что знают, что им наконец-то удалось сломить Янаке. Теперь они заставляют его немножко помучиться, чтобы достойно завершить свою работу. И я вовсе не из-за этого извелся, Литума. Все как раз наоборот. Я боюсь, что дон Фелисито потеряет голову и решит опубликовать еще одно объявление: пойдет на попятную и разрушит наш план.

Убедить дона Фелисито оказалось непросто. Капитан Сильва несколько часов кряду уговаривал его уступить, приводя все возможные аргументы, чтобы коммерсант в тот же день отнес объявление в «Эль Тьемпо». Разговор шел сначала в полицейском участке, затем в баре «Две ноги», куда им с Литумой пришлось тащить коммерсанта чуть не силком. У них на глазах бедняга один за другим залпом заглотил шесть крепких коктейлей — несмотря на заверения, что он никогда не пьет натощак. Алкоголь ведь плохо влияет на его желудок, вызывает изжогу и диарею. Однако сегодня был особый случай. Фелисито пережил страшное потрясение — самое мучительное в его жизни, и алкоголь должен был удержать его от нового приступа рыданий.

— Умоляю, дон Фелисито, поверьте мне, — объяснял капитан, проявляя чудеса терпения. — Поймите, я не прошу вас прогнуться перед мафией. Я бы ни за что не посоветовал выплачивать им дань.

— Я никогда на такое не пойду, — дрожащим, но уверенным голосом повторял Фелисито. — Даже если они изобьют Мабель и мне придется покончить с собой, чтобы совесть меня не грызла.

— Я прошу вас только притвориться, вот и все. Заставьте их поверить, что вы согласны на их условия, — настаивал капитан. — Вам не придется платить ни сентаво, клянусь моей матерью. И вашей пышечкой Хосефитой клянусь. Нам нужно, чтобы они освободили девушку, это наведет нас на след. Поверьте, я отвечаю за каждое свое слово. Такая уж у меня профессия: я назубок знаю, как будут вести себя такие говнюки. Ну не упрямьтесь, дон Фелисито.

— Я вовсе не упрямлюсь, капитан. — Коммерсант наконец-то успокоился и теперь выглядел трагикомично: прядка волос свесилась с его лба и закрыла почти весь правый глаз, но несчастный как будто ничего и не замечал. — Мабель для меня очень много значит, я люблю ее. Сердце разрывается, как подумаю, что она, не имея ничего общего с этим делом, стала жертвой алчности и подлости каких-то ублюдков. Но пойти им навстречу я никак не могу. Поймите, капитан, это даже не из-за моих убеждений. Я не могу предать память о своем отце.

Фелисито замолчал, уставившись взглядом в пустой бокал, и Литума подумал, что сейчас он снова разрыдается. Но Фелисито не плакал. Опустив голову, обращаясь уже не к полицейским, а к самому себе, этот человечек, зажатый в костюм-тройку пепельного цвета, завел разговор о своем отце. Вокруг столика кружились синие мухи, где-то на улице двое мужчин громко ругались из-за случившейся аварии. Фелисито говорил медленно, подыскивая для своего рассказа выразительные слова, порой отдаваясь на волю горестных чувств. Литума и капитан Сильва вскоре убедились, что батрак Алиньо Янаке из Япатеры, что в Чулуканасе, — это человек, которого Фелисито любил больше всех на свете. И не только за то, что в их жилах текла одна кровь. А за то, что благодаря отцу Фелисито сумел выбраться из бедности (правильнее сказать — из нищеты), в которой он родился и провел все детство, — нищеты, которую полицейские даже вообразить себе не могли. Дон Фелисито выкарабкался, стал предпринимателем, владельцем целой армады автобусов, грузовиков и маршруток, у него появилась солидная транспортная компания, придававшая блеск его жалкой фамилии ^[40]. Фелисито обрел уважение в обществе, его знали как человека почтенного и порядочного. Он сумел дать своим сыновьям хорошее образование, достойную жизнь и настоящую профессию, он собирался оставить им «Транспортес Нариуала», предприятие с хорошей репутацией среди клиентов и конкурентов. И всем этим Фелисито был обязан не столько своим усилиям, сколько самопожертвованию Алиньо Янаке. Этот человек был для него не только отцом, но и матерью, и всей семьей, потому что Фелисито не знал женщины, которая произвела его на свет, не было у него и других родственников. Он даже не знал, почему родился в Япатере, поселке негров и мулатов, где Янаке, будучи креолами, то есть чоли, чувствовали себя чужаками. Жили они одиноко, потому что «черненькие» из Япатеры не желали водиться с Алиньо и его сыном. Так они и жили, всегда вдвоем — то ли потому, что у них вообще не осталось родни, то ли потому, что отец не хотел, чтобы Фелисито узнал, где живут и чем занимаются его дядья и двоюродные братья. Мальчик не помнил — он тогда был еще совсем крошечным, — но всегда знал, что вскоре после его рождения мать сбежала, а куда и с кем — неизвестно. Она так и не вернулась. С тех пор как Фелисито себя помнил, его отец как мул трудился на участке, который выделял ему хозяин, и на хозяйской ферме — не зная праздников и выходных, семь дней в неделю и двенадцать месяцев в году. Алиньо Янаке тратил свой тощий заработок на то, чтобы Фелисито ел, ходил в школу, чтобы у него были ботинки, одежда, тетрадки и карандаши. Иногда он дарил сыну игрушку на Рождество, монетку, чтобы мальчик купил себе леденец или пряник. Алиньо был не из тех отцов, что вечно лобызают и балуют своих детей. Он был суров и немногословен, ни разу не поцеловал и не обнял сына, не рассказывал смешных историй. Однако этот человек отказывал себе во всем, чтобы сын с годами не остался неграмотным батраком, каким был он сам. В те времена в Япатере даже и начальной школы-то не было. Фелисито ходил в государственную школу Чулуканаса: пять километров туда и пять обратно, причем не всегда попадался жалостливый шофер, готовый подвезти мальчика. Но кажется, Фелисито за все время не пропустил ни одного учебного дня. И всегда приносил хорошие отметки. Отец читать не умел, так что мальчик сам оглашал для него дневниковые записи и был счастлив, видя, как от похвал учителей Алиньо раздувается как индюк. Ни в одной из средних школ Чулуканаса для Фелисито места не нашлось, и, чтобы мальчик продолжал учиться, отец с сыном перебрались в Пьюру. К радости Алиньо, Фелисито приняли в «Сан-Мигель-де-Пьюра», лучшую муниципальную школу в городе. Повинуясь отцовскому приказу, мальчик скрыл от учителей и одноклассников, что его отец зарабатывает на жизнь разгрузкой товаров на Центральном рынке в Гальинасере, а по ночам вывозит мусор с городских улиц. И все это — ради того, чтобы сын продолжал учебу, чтобы, повзрослев, не был батраком, грузчиком или мусорщиком. Совет, данный отцом перед смертью, — «Никогда не позволяй себя топтать, сынок» — сделался девизом Фелисито на всю жизнь. И теперь он тоже не даст себя топтать этим бандитам, поджигателям, похитителям, треклятым ублюдкам.