Американская пустыня - Персиваль Эверетт Страница 32

– Тед, у меня будет ребенок, – повторила она, спрыгнула с кровати и направилась в ванную.

Тед налетел на закрытую дверь, остановился перед ней, прижался к двери щекой.

– Думаю, нам надо поговорить.

– О чем тут разговаривать? – откликнулась Глория.

Тед слышал, как она отворила неподатливое оконце над ванной. С улицы донесся лай соседской собаки.

– Думаю, нам надо обсудить это дело со всех сторон, – сказал Тед.

– Дело обсуждению не подлежит, – отозвалась Глория решительно. Затем распахнула дверь и встала перед ним лицом к лицу. – Дело будет либо мальчиком, либо девочкой. Привыкай к этой мысли.

– А что, моего мнения никто уже и не спрашивает? То есть это ведь и мое дело тоже. – Тед понял, что порет чушь, сразу, как только позорные слова беспомощно сорвались с треклятых губ. А что за взгляд подарила ему Глория – нечто среднее между: «Да кто ты, собственно, такой?» и «Так я и знала, что ты поведешь себя как свинья».

– Прости, – сказал Тед. Он в самом деле извинялся, причем сразу за многое. – Просто это такое потрясение. Такой сюрприз, я хотел сказать. Мне нужно освоиться. Я имею в виду, готовы ли мы к такому шагу?

– Подготовимся, – отрезала Глория.

Тед обнял жену, остро осознавая, до чего же она тоненькая и хрупкая, гадая, как же она может содержать в себе иную жизнь, и сказал ей, что они, конечно же, подготовятся, сказал, что любит ее, и, хотя слов в таких случаях недостаточно, Глория приняла их на веру – и самую малость растаяла и прижалась к мужу.

А Тед чувствовал себя лжецом, да, собственно, он и лгал, ибо, лежа в постели, размышлял про себя, что ни капельки не любит Глорию, проклинал себя за то, что не отбоярился от этого брака еще до того, как случилось непоправимое. Он никак не мог смириться с мыслью о необходимости подготовиться к рождению ребенка, понятия не имел, что вообще надо думать. Думал только о том, что ему предстоит написать еще девять глав диссертации из десяти, и что профессора в него не особо верят, так что надо бы уж расстараться. Даже тогда Тед сей же миг осознал весь отвратительный эгоизм своих рассуждений, но ничего с собою поделать не мог. Так он себя и оправдывал. Дескать, он, бедняга, страдает врожденной моральной неустойчивостью, и помочь здесь не в силах ни медицина, ни обращение к разуму. Должно быть, во время беременности, когда он только-только формировался, его мать питалась неправильно – интересно чем? И тут же в голове мелькнула мысль, что надо бы позаботиться о пищевом режиме для Глории, – пожалуй, первая достойная мысль за долгое время.

Тед оглянулся на жену: Глория спала, крепко стиснув губы в этакой гримаске – видимо, сны докучали, – и твердо решил впредь радоваться ситуации. Иначе говоря, примирился с неизбежным.

На следующее утро, сидя за столом в кухне – за так называемым завтрачным столом, – как они никогда не сиживали ни по привычке, ни по заведенному распорядку, Стриты вместе ели бублики и вместе же молчали. Наконец Тед вздохнул – вздохнул довольно-таки демонстративно, так что Глория не могла не спросить:

– Что такое?

– Я рад, что мы станем родителями.

– Правда?

Тед кивнул.

– Это нас еще больше сблизит, – солгал он. – Я знаю, мать из тебя получится ну просто замечательная. Вот насчет себя не уверен.

– Ты тоже не подведешь, – заверила Глория, накладывая еще чуть-чуть сливочного сыра на черничный бублик – размазывая, так сказать, комментарий. Она улыбалась, но не Теду. А в пространство перед собою.

Три недели спустя у Глории приключился выкидыш в ванной комнате мотеля на Аутер-бэнкс.

Тед ждал жену в пустом вестибюле всей из себя распальцованной клиники «скорой помощи». Был двенадцатый час ночи, регистраторша, нимало не смущаясь, болтала по телефону со своим парнем и одновременно слушала легкую рок-музыку: приглушенно играло радио.

Наконец регистраторша повесила трубку и шумно, мечтательно вздохнула.

– Эти мне романы, – обронила она.

Тед кивнул.

Наконец вышла Глория. Тед знал, что случилось, и впервые в жизни сказал то, что нужно – то есть ничего. Он просто обнял жену – и она расплакалась. Через плечо Глории он видел: регистраторша за стойкой понимающе кивает. Увы, как это было свойственно Теду в те времена, его здравомыслия хватило ненадолго, и, усаживая Глорию в машину, он ляпнул:

– Я понимаю, родная, это тяжело, но, может, оно и к лучшему. Может, мы просто еще не готовы к такому шагу.

Глория осталась ждать в машине, пока Тед, ссутулившись, побрел обратно в клинику – бинтовать указательный палец. Прищемленный захлопнутой дверью.

Утреннее солнце палило немилосердно; конгрегацию явно не вдохновляла ни жара, ни миссия как таковая. Джеральд и еще двое мужчин выкатили блестящую отполированную пушку и установили ее в самом центре открытого пространства. Большой Папа неспешно описал широкий круг, чуть подпрыгивая на жирных, благоуханных ногах – по всей видимости, ужасно довольный и своей вспотевшей тушей, и лохматой шевелюрой.

– Это, – сообщил Большой Папа, остановившись и взмахом руки указывая на орудие, – бронзовая 57-миллиметровая гладкоствольная пушка времен Гражданской войны. Весит восемьсот восемьдесят фунтов. Но этим ее весомость не исчерпывается. Это оружие Союза было захвачено конфедератами, точно так же, как мы захватили сие орудие Сатаны. Что за красавица наша пушечка! – Он ласково, словно гладя, провел рукой по стволу.

Пока Большой Папа вещал, Джеральд и Синтия, воспользовавшись моментом, подняли Теда на ноги. По прикосновению Синтии Тед понял, что она таки смягчилась по отношению к нему, хотя и не знал доподлинно, что эта мягкость означает. Чего Синтия хочет – чтобы пленника пощадили, или просто чтобы он не слишком-то страдал? Или, в своем прискорбном религиозном ослеплении, желает лишь одного: чтобы демон не утащил ее с собою в бездны ада? Синтия не сознавала, что они уже в аду, причем оба, – однако ее ад глубже, ибо означает непонимание.

Большой Папа обернулся к Теду и наставил на него жирный палец.

– Поставьте дьявола на место, – приказал он.

Теду ужасно понравилось, как это прозвучало, понравилась сама весомость слов. «Поставьте дьявола на место». При этой фразе он мысленно заулыбался – и, к несчастью, уголки его губ чуть изогнулись кверху, так что на краткий миг характерная ухмылка обрела зримое бытие. Все до одного сектанты ее заметили и дружно отшатнулись.

Теда привязали к деревянному столбу ярдах в двадцати от пушки, руки скрутили за спиной, темное жерло нацелилось ему в грудь. Глядя в прямо-таки бездонную пасть орудия, Тед испытал мимолетный укол страха, и хотя приступ прошел, Тед осознал, что ему это не померещилось. По правде сказать, ему даже захотелось вернуть ощущение страха, такое возбуждающее и бодрящее, захотелось вернуть его сразу, как только оно развеялось. А в следующий миг Тед разозлился из-за утраты и, глянув на Большого Папу, нашел его несовершенным и уже хотя бы поэтому заслуживающим яростного неодобрения.