Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер Страница 32

Она опустила голову, закрыла лицо руками и заплакала. Абрам извлек из кармана шелковый носовой платок и протянул ей. Даже Мессингер встал со стула и вытянулся во весь рост.

— Спокойной ночи, профессор, — сказал он. — Adieu.

— Пожалуйста, не уходите, — взмолился Герц. — Всякое ведь бывает. А я думал, вы нам дадите сеанс.

— Не сегодня. Я не в настроении. Au revoir. — И Мессингер широкими шагами вышел из комнаты.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — сказал Дембицер.

— Что это вы все убегаете? — удивилась Гина. Она взяла у Абрама платок и высморкала нос. — Вы-то тут при чем? Это я виновата. Во всем.

И она, хлопнув дверью, выбежала в коридор.

— Право, не знаю, — вздохнул Яновер. — Одни сплошные нервы, ничего больше. Ей и в самом деле здорово достается. Со всех сторон. Все шишки на нее сыплются… — И он вновь выбежал из комнаты — на этот раз следом за Гиной.

— Истеричка, — буркнул Финлендер.

— Не в том дело, — возразил Дембицер, свертывая папиросу. — Истерика тут ни при чем. Она ревнует — и не без оснований.

— Слышишь, Аса-Гешл? — сказал Абрам. — Куда ни сунешься — сплошные неприятности. Пойди сюда, я хочу с тобой поговорить. Давай-ка уйдем отсюда. Гина с Герцем и без нас обойдутся.

— Очень хорошо. Я готов.

Они вышли в коридор. Абрам надел пальто с собольим воротником и высокую меховую шапку, накинул на руку зонтик и закурил сигару. Аса-Гешл тоже надел пальто, и они вышли на улицу. Абрам потянул носом воздух.

— Морозец, — сказал он. — Каждый сходит с ума по-своему, — продолжал он чуть погодя. — Один делает деньги, другой бегает за женщинами, третий перемигивается с привидениями. Ладно, шут с ними. Сменим тему. Скажи, Адаса к тебе приходила?

— Да.

— Когда?

— Сегодня.

— И что она тебе сказала? О чем вы говорили?

— Она собирается продолжать давать мне уроки. Но не у себя дома, а у меня.

— Плохо выглядит, а?

— Немного бледная.

— Должен тебе сказать, девчонке не позавидуешь. Дома все как с ума посходили. Уговаривают ее замуж выйти. И за кого! За сопляка, за ничтожество. Этот Фишл только и думает, как бы приданое заполучить. Из него такой же муж Адасы, как из меня — главный раввин. Девчонка его на дух не переносит. Но в семье всем теперь ведает управляющий деда — подхалим, лизоблюд, лицемер, самый гнусный подонок в Варшаве. А помогает ему Зайнвл Сроцкер, тот еще тип, такую грыжу себе отрастил, что она у него по земле волочится. И все они ополчились против одного слабого ребенка. Поверь, я в такой ярости, что еле сдерживаюсь, чтобы не переломать кости этому старому ублюдку.

И Абрам поднял зонт и стал им в бешенстве рассекать воздух.

— Не понимаю, — подал голос Аса-Гешл, — не могут же они погнать ее под венец насильно.

— Что? Еще как могут, они на все способны. Адаса ведь, можно сказать, родилась на моих руках. Я люблю ее как собственную дочь. Ее папаша, этот Нюня, — последний трус, ничтожество, идиот. От одной мысли об отце он готов в штаны наложить. Старик постоянно грозится, что лишит его наследства. Он уже тридцать лет всю семью в страхе держит. Эти несчастные идиоты почему-то возомнили, что он оставит им миллионы. Как бы не так! Черта с два он им оставит! Скорее, в Вислу деньги выбросит. Ну да черт с ним! Он-то, кстати, зря времени не терял — поехал к ребе в Бялодревну! И они там обо всем договорились. Тебе что, Адаса не говорила?

— Да, что-то говорила.

— Между прочим, ты произвел на нее очень хорошее впечатление. Даже странно. Сам не понимаю почему. То, что парень ты умный, образованный, я и сам вижу. Но девушки ведь ценят в молодых людях совсем другое. Скажи мне как на духу, что ты о ней думаешь? Нравится она тебе или нет?

— Я… мне она очень нравится, — только и сумел выговорить Аса-Гешл. У него зуб на зуб не попадал.

— Будет тебе, не стыдись! И не дрожи, как банный лист! А впрочем, хочешь — дрожи. Я не против. Я-то считаю — скажу тебе откровенно, — что они вообще зря ее сватают. Она девушка нежная, можно сказать, комнатное растение. С ней надо обращаться бережно. Одно неосторожное движение — и она погибла. С другой стороны, пусть уж лучше умрет, чем попадется в лапы этого ничтожества Фишла или своего деда-ростовщика. Ты, наверно, сочтешь меня сумасшедшим, но уверяю тебя: уж лучше я пойду за ее гробом на кладбище, чем буду плясать на ее свадьбе.

Абрам вдруг остановился и схватился за левый бок. Его большие, теплые глаза налились слезами. Аса-Гешл тоже почувствовал, что вот-вот заплачет.

— А что тут поделаешь? — задумчиво сказал Абрам, будто говорил сам с собой.

— О, я бы сделал все что угодно… на все бы пошел. Даже если б знал, что вся моя жизнь…

— Да, братец, понимаю, понимаю. Верю. Ну, доброй тебе ночи. Еще поговорим. — И Абрам махнул зонтиком проезжавшим мимо саням Он протянул руку и стиснул Асе-Гешлу пальцы. Сани умчались, звеня бубенцами. И Аса-Гешл испытал вдруг какую-то неизъяснимую легкость, как будто произошло нечто радостное. Он шел по улице, а впереди неутомимо бежала его длинная тень. Ледяной ветер дул ему в лицо, играл подолом пальто. И чувство у него было такое, будто он не идет, а летит с немыслимой скоростью человека, несущегося навстречу судьбе.