Я отворил пред тобою дверь... - Марина Юденич Страница 16

Ему было ровно тридцать три года — и всем кто, узнав об этом с дурацким глубокомыслием изрекал-" О, возраст Христа… " — он неизменно отвечал вопросом: " А что, до тридцати трех его звали как-то иначе? " Люди при этом, как правило, слегка терялись и начинали объяснять, глупо, к тому же, до смешного одинаковыми словами: " Нет, но так говориться… в том смысле, что в тридцать три, его.. " « Спасибо, я что-то слышал об этом», — отвечал он иногда, еще более раздражая и смущая собеседника одновременно Не сказать, что считал он эту полемику умной или смешной, но в результате ее — собеседник чаще всего бывал на некоторое время выбит из колеи, а это ему нравилось Разумеется, он знал с кем и когда можно себе это позволить У него вообще было обострено это чувство — места и времени — и в самой глубине души он был уверен, что именно этому чувству он обязан большинству своих ощутимых весьма успехов, но даже самому себе он никогда не признался бы в этом Он был из тех, кто сделал себя сам, и стремление подчеркнуть это уже теперь, в относительно молодые еще его годы, было столь заметно, что в зрелости, а тем паче в старости грозило стать навязчивым и маниакальным даже мотивом. Это он знал, как и вообще все свои недостатки, которым старался по возможности не позволять проявляться отчетливо для окружающих Именно так — не позволял проявляться, но не боролся с ними, потому что опять же в глубине души ни одни из своих недостатков таковыми не считал, просто признавал необходимость считаться с мнением окружающих, как обязательное условие собственного успеха Со временем, однако, эта необходимость становилась все меньше, вернее сужался круг людей, с мнением которых он вынужден был считаться. Он позволял себе иногда пофилософствовать наедине с собой и полагал это даже полезным для собственного развития Размышляя однажды таким образом он вывел любопытную формулу — мерилом его успеха по существу и было количество людей, с мнением которых он обязан считаться — чем меньше оставалось таковых — тем большей он обладал властью, а именно власть представляла в его понимании истинную да и единственную, по существу, ценность в человеческой жизни Все остальное — а это из признаваемых им ценностей были деньги и слава, становилось в зависимости от обстоятельств средством достижения или результатом власти, а иногда тем, и другим одновременно В этом смысле — жизненный круг был для него замкнут. Что до самой жизни в физиологическом ее значении, то вне это круга она не представляла для него ценности и преложи ему кто остаться жить безвестным, нищим калекой — он немедленно отказался бы, потребовав без сожаления для себя смерти, но «калекой» — при этом, было обязательным компонентом фатальной ситуации, ибо физическое здоровье — означало для него неотъемлемую и, более того обязательную возможность действовать, а значит, по истечении некоторого времени оказаться вновь в черте заветного круга.

Несколько лет назад, когда его имя стало мелькать в прессе, как крупного удачливого бизнесмена ( популярности он никогда не чурался, более того относился к ее формированию серьезно — не жалея денег на услуги профессионалов, не отдаваясь однако в их руки бездумно и безраздельно), дома у матери его подловил старый друг Именно друг — они были очень близки душевно многие годы — класса с пятого-шестого до окончания институтов и первых самостоятельных лет то есть все время — пока жили в соседних квартирах убого московского двора на грязной и злой рабочей окраине. И именно подловил. Каждый раз, поднимаясь на новую ступень лестницы, по которой неустанно и стремительно вот уже почти десять лет двигался вверх, он, не раздумывая, без сожалений и угрызений совести, разрывал связи со всеми без исключения, кто оставался на предыдущей ступени, не взирая на персоналии и то что его с ними связывало Он был уверен — каждый оставшийся сзади — либо потенциальный соперник, либо — балласт, — ни то ни другое, было ему не нужно Еще он был уверен удачливых соратников ненавидят Он предпочитал, чтобы его ненавидели издалека и, желательно, снизу В то же время — и это был еще один реверанс общественному мнению — он много, убедительно и красиво говорил о команде и, действительно на каждое новое место всегда приходил с небольшой, но слаженной и четкой командой, которую собирал по крупицам, но это была команда обслуги, высокопрофессиональной, высокообразованной и высокооплачиваемой, но хорошо им выдрессированной обслуги, — свите при короле, которой он позволял отчасти и под неусыпным личным контролем себя делать. Фокус был еще в том, что большинство из его челяди, никогда себя таковой не считали, были лично преданы ему и свято верили во взаимность, а те немногие, кто понимал истинное положение вещей предпочитали помалкивать, имея каждый к тому собственное, но весомое обстоятельство — он умел работать с людьми, и это тоже был дар свыше.

Тщательно организованные и обученные кордоны из обслуги — он лично разрабатывал технологию работы своего аппарата — преодолеть было практически невозможно — старый друг воспользовался мягкосердечностью его матери — « случайная» встреча состоялась в ее новой квартире Он спокойно и доброжелательно выслушал все — история была до оскомины банальна, почти анекдотична — серьезно больной ребенок, неработающая жена, институт, в котором не платят зарплаты, неудачные попытки заняться бизнесом, долги, кредиторы, отъем квартиры в той самой грязной пятиэтажке — и в конце на надломе, но с пафосом:.

— Пойми, старик, я не денег просить пришел — я денег твоих не возьму, ты меня знаешь…

— А я и не дам, ты-то как раз меня не знаешь, — подумал он, но продолжал сочувственно ( зачем расстраивать мать — потом упреки а то и слезы — этого он не терпел) слушать.

— Я об одном тебя прошу — дай мне возможность работать — во мне академического гонора нет, я уже давно забыл про свои дипломы и диссертации, и амбиций у меня не осталось ни здоровых, ни больных Я согласен на любую работу — как тот безработный из советской агитки, помнишь? Только дай мне эту работу.

— Отлично, — он легко поднялся из низкого кресла, — прости я на секунду Вернувшись действительно через мгновенье с открытым блокнотом в руке он продолжил, — ты меня порадовал, старик, честное слово Тем, что не ноешь и не требуешь немедленно назначить тебя вице-президентом кампании. Это вселяет в меня оптимизм Пиши, — Он продиктовал ему телефонный номер Звони завтра, прямо с утра Работа у тебя будет, даю слово.

— Сказать, что от тебя? — глаза старого друга подозрительно заблестели.

— От меня? Да-а, можешь сказать, если хочешь..

Мать смотрела на него, умильно улыбаясь и кажется тоже собиралась прослезиться, он стремительно поднялся:.

— Все. Простите, дорогие, но ваше время истекло Прощай, старик, держись и помни, жизнь полосатая.

В лифте он фыркнул и едва не рассмеялся, но сдержался, поймав на себе настороженный взгляд охранника: "Собственно, смеяться тут не над чем, — решил он через несколько секунд, привычно располагаясь в салоне своей машины, источающем запах дорогой кожи и хорошего парфюма, — его поступок был абсолютно честен и продиктован исключительно желанием указать старому другу на разнообразие имеющихся, на самом деле, возможностей, а уж его проблема — правильно понять и суметь ими воспользоваться Телефон, который он продиктовал ему, был телефоном отдела распространения популярной молодежной газеты, которая в каждом выпуске призывала «энергичных и предприимчивых» к сотрудничеству, он, собственно и выходил из комнаты, чтобы списать его из газеты, которую заприметил у матери в прихожей.