Скажи волкам, что я дома - Кэрол Рифка Брант Страница 14

Грета застонала.

— Это еще хуже. Страшно же будет войти в гостиную. И потом, каждый, кто к нам придет, сразу его увидит.

— Боюсь, Грета, тебе придется с этим смириться. Джун, у тебя есть возражения?

— Нет. Все нормально.

— Ну, значит, решено. Сейчас скажу папе, чтобы его повесил.

С тех пор как портрет поселился в гостиной, мама часто его рассматривает. Я не раз заставала ее стоящей перед камином и глядящей на картину. Когда мы ездили к Финну, мама вообще не интересовалась портретом и вела себя так, словно он вызывает у нее чуть ли не отвращение, но теперь, когда мы забрали портрет домой, она буквально на нем зациклилась. Я заметила, что она разглядывает его точно так же, как делал Финн. Стоит слегка наклонив голову. Что-то шепчет себе под нос. То подойдет ближе, то отступит на пару шагов. Обычно это происходило по вечерам, когда все уже расходились по своим комнатам и собирались ложиться спать. И если мама замечала, что я за ней наблюдаю, она смущенно улыбалась и сразу же уходила к себе, делая вид, что ничего необычного не происходит.

Собираясь спросить о квартире Финна, я специально выбрала время, когда Греты не было рядом. Вполне вероятно, она уже знала, что будет с квартирой. Знала все жуткие и отвратительные подробности. Как всю квартиру отдраят хлоркой, пока там не останется даже воспоминания об ароматах лаванды и апельсина. Как подготовят к приезду новых хозяев. Наверняка это будут ужасные люди, которые превратят дядин дом в скучное и унылое жилище с обязательным телевизором, музыкальным центром и кучей проводов, расползшихся по всем комнатам. Финн ненавидел провода. Ненавидел засилье электроприборов в доме.

Мама пришла в гостиную, но разговор завела не сразу. Посмотрела на портрет, потом — на меня. Села рядом со мной на диван, придвинулась ближе, обняла меня за плечи. От нее пахло лимонным средством для мытья посуды.

— Джуни, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты кое-что поняла насчет Финна. — Она на миг отвернулась, а потом опять повернулась ко мне. — Я знаю, как сильно ты его любила. И я тоже его любила. Он был моим младшим братом. Я любила его до беспамятства.

— Не любила. Люблю.

— Что?

— Не надо говорить в прошедшем времени. Мы ведь по-прежнему его любим.

Мама подняла голову.

— Да, ты права. Мы по-прежнему его любим. Но ты должна знать, что Финн не всегда принимал правильные решения. Он всегда поступал по-своему. Всегда делал, как ему хочется. И он не всегда…

— Он не всегда думал о том, что хотят от него другие? И не делал того, что они от него хотели?

— Да.

— Он не всегда думал о том, что от него хочешь ты.

— Это не самое важное. Самое важное, что нужно понять: Финн был по-настоящему свободным человеком. И очень хорошим человеком. Но иногда, может быть, слишком доверчивым.

Мама часто говорила такое о Финне. Говорила, что он так и не повзрослел. И по ее интонациям можно было догадаться, что, с ее точки зрения, это нехорошо и достойно всяческого осуждения. Но для меня это было, наверное, самое лучшее, что есть в Финне.

— И как это связано с его квартирой?

— Никак не связано. Просто у Финна был свой, совершенно другой… образ жизни. Ты понимаешь, о чем я?

— Мама, я знаю, что Финн был геем. Все это знают.

— Конечно, знаешь. Конечно. Вот на этом давай и закончим, ладно? Нам больше не нужно переживать за его квартиру. — Мама почесала мне спину и улыбнулась. Потом собралась встать с дивана, но я еще не закончила разговор.

— А если я захочу туда съездить? Я ведь могу туда съездить?

Мама покачала головой, потом отвернулась и долго смотрела на портрет. Когда она снова повернулась ко мне, ее лицо было очень серьезным.

— Послушай, Джун. Там живет один человек. Он был другом Финна… его близким другом. Его дружком. Понимаешь, о чем я? — Мама слегка скривилась, хотя было видно, что она очень старается изображать невозмутимость. — Я не хотела об этом говорить…

Дружок? Я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Слово «дружок» напомнило мне детский сад. Как мы ходили на пешеходные экскурсии, и как мы с Донной Фолджер держались за ручку и смотрели по сторонам, переходя через дорогу.

— И что это значит? — спросила я.

— Мне кажется, ты знаешь, что это значит. И, может, закончим этот разговор?

Меня все еще пробивало на смех, но потом я осознала смысл сказанного, и все веселье на этом закончилось. Финн никогда не говорил мне о том, что, когда он умрет, кто-то поселится в его квартире. А ведь это важно. По-настоящему важно. Почему же он ничего мне не сказал?

Я запустила руку в карман и прикоснулась к письму. «Единственный человек в этом мире, который тоскует по Финну так же сильно, как я». Вот что там было написано. Тоби. Я знала, как его зовут, этого дружка. И знала, что он звонил мне из квартиры Финна. Но почему-то решила, что теперь, когда Финна не стало, этот Тоби найдет себе другое место, где жить.

Наверное, надо было сразу спросить у мамы, почему мне никто не рассказывал об этом дружке, об этом Тоби. Да, надо было спросить. Но я не сумела. Мне было стыдно. Мне не хотелось показывать, как сильно все это меня задевает. Столько лет я вполне искренне считала, что Финн был моим лучшим другом. Самым-самым лучшим. Но, возможно, я ошибалась.

Я кивнула, не глядя маме в глаза. Мне вдруг подумалось, что я никогда не смогу рассказать ей о том, что близкий друг Финна — его дружок — приходил к нам домой. О том, что близкий друг Финна знает, что я единственный человек в этом мире, который тоскует по Финну так же сильно, как он. О том, что близкий друг Финна написал мне письмо с просьбой о встрече.

— Ладно, давай закончим, — сказала я.

Мне самой удивительно, как я сдержалась и не расплакалась. И хуже всего было даже не то, что Финн никогда не рассказывал мне о своем близком друге, а то, что теперь я уже не смогу поговорить с ним об этом. Наверное, только в тот вечер я по-настоящему поняла, что такое невосполнимая утрата.