Щепотка перца в манной каше - Аркадий Шугаев Страница 13

Этот великолепный репортаж заметно поднял мне настроение. Таких вот жизнеутверждающих сюжетов надо бы больше показывать.

«Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе!» — вспомнились мне слова знаменитого БГ.

Попрощавшись с родителями, я поднялся к дворянкам, графиня-мать открыла мне дверь. Договорились, что я сведу ее с Александром Петровичем, получившим якобы наследство от дедушки, бывшего мелкопоместного эстонского дворянина. Она со своей стороны выставляла какого-то авторитетного антиквара.

Графиня эта достойна того, чтобы написать о ней целую книгу, возможно, когда-нибудь я так и сделаю.

Ее имя — Светлана Сергеевна, она мать моей одноклассницы Аленки. С первого класса я бывал у них в доме. Страна в то время переживала скучнейшие годы застоя. Квартира на четырнадцатом этаже, в которой проживали мать с дочерью, представляла собой культурный оазис, чудом существующий в коммунистическом государстве с его первомайскими демонстрациями, стукачами, участковыми, цензурой и уголовной статьей за тунеядство. Здесь были запрещенные книги, картины свободных художников, велись антисоветские разговоры. Таким людям, как Светлана Сергеевна, законы не писаны, они живут так, как хотят, при любом политическом строе.

Графиня всегда элегантно и необычно одевалась, она была ярким явлением на фоне большинства советских женщин, одетых в одинаковый жуткий демисезон. Светлана Сергеевна курила длинные дамские сигареты, доставая их тайными путями, ведь такая обычная вещь, как хорошие сигареты, во время правления коммунистов была страшным дефицитом. Носила она сетчатые перчатки и вуаль, чем вызывала пролетарскую ненависть теток из ЖЭКа. Светлана Сергеевна говорила красивым и правильным языком и со всеми была на «Вы», она даже ко мне, ребенку тогда еще, обращалась: «Здравствуйте, Аркадий». Графиня нигде не работала, она писала картины, этим, наверное, и жила, я точно не знаю.

В советские времена у нее еще не собирались псевдодворяне, тогда эти «аристократы» работали на коммунистов и гневно осуждали ведущую «антиобщественный» образ жизни Светлану Сергеевну. Шушера эта появилась позже, после перестройки, когда каждый плебей начал выискивать у себя голубую кровь и предков-аристократов.

Я бывал у нее дома, потому что дружил с Аленкой, но это был только предлог. На самом деле меня привлекала сама Светлана Сергеевна. Я был тайно влюблен в нее. Она поражала мое детское воображение своей неординарностью, манерами, очевидной независимостью и гордостью. Она была человеком из другой жизни, из той, о которой я читал в книжках. В той жизни не было управдомов, коммунистических субботников и детской комнаты милиции, в которой я состоял на учете с одиннадцати лет. Там были благородные рыцари, прекрасные дамы и страстная любовь…

Все это было давно. Ко времени описываемых событий я уже перестал быть романтичным подростком, а превратился в желающего быстро разбогатеть и довольно беспринципного молодого человека. Светлана Сергеевна теперь зарабатывала деньги на своем благородном происхождении и известной фамилии: она богатела на тщеславных дураках, продавая им фальшивые дворянские грамоты и гербы, за большие деньги она писала портреты торговцев бананами и куриными окорочками, одевая их в дореволюционные мундиры с генеральскими погонами и царскими орденами.

Девяностые годы двадцатого века поменяли мировоззрение у многих людей, почти все жаждали денег и старались добыть их любыми способами. Светлана Сергеевна не избежала участи большинства. Как и я.

Вернувшись в общагу, я обнаружил в комнате Завгороднего знакомых мне по институту людей. В гости к Вове зашли Овчаров и Махарадзе. Об Овчарове хотелось бы немного рассказать.

Александр Овчаров — элегантный молодой человек с благородным, породистым лицом английского лорда. У него тонкие и длинные пальцы музыканта, чистые и красиво уложенные на пробор волосы. Сейчас заметно было, что Овчаров несколько дней не брился. Это не характерно для него, обычно он гладко выбрит и благоухает дорогим одеколоном.

Почему же вдруг на его лице появилась щетина? На это была веская причина — Овчаров пребывал в запое.

Месяц назад его выгнали с работы, на которую можно было устроиться только имея хорошую протекцию. Это было золотое место: Александр работал швейцаром в одном из самых навороченных, полулегальных казино Питера. В его обязанности входило стоять у парадного подъезда, открывать и закрывать дверь, складывая при этом в карман обильные чаевые. Месяца два Овчаров бдительно нес службу, был вежлив и предупредителен с клиентами. Хозяева были довольны интеллигентным, образованным швейцаром.

Но как-то раз Овчарова решил проведать на рабочем месте его друг детства, некто Павлик. Естественно, Павлик принес с собой бутылку. Александр пить отказался, дорожа своим доходным местом. Пить на работе было строжайше запрещено, но змей Павлик, спекулируя воспоминаниями детства, заставил все-таки слабохарактерного Овчарова выпить стопочку, а там уже Александр и сам завелся. Он провел своего друга в служебную каморку, где они и продолжили возлияние. Было о чем поговорить, давно не виделись. Мешали только посетители. Постоянно хлопали входной дверью, отвлекали.

Овчаров выдал Павлику денег на следующую бутылку, а сам, пока тот бегал в магазин, изготовил из плотного картона табличку: «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ХЛОПАЙТЕ ДВЕРЬЮ!»

Этот призыв к совести клиентов Александр повесил при входе в казино. Теперь можно было поговорить спокойно. Но далеко не все посетители выполняли Сашину просьбу, некоторые нагло игнорировали табличку и продолжали греметь дверью. Тогда Овчаров выбегал из каморки и стыдил их: «Хамы, для вас ведь написано! Неужели трудно тихо закрыть за собой дверь? Где ваша культура?»

Вскоре в швейцарской подсобке появился белый от ярости хозяин и с ним два охранника. Овчарова вместе с упиравшимся Павликом выкинули на улицу.

И вот теперь Александр, пропив последние деньги, сидел в общаге и думал, как жить дальше.

Тем временем его спутник Махарадзе завел с пьяненьким Ничко разговор об их общей одногруппнице. Появилась она недавно, перевелась с другого потока — звали ее Наташа. У Махарадзе были серьезные информационные каналы в грузинской диаспоре института, по ним он собрал сведения об интересующей особе.

— Николай, а она ведь — голубая! — с большим сожалением объявил Мераб.

— Что такое? Как это? — Ничко широко открыл глаза, он явно был заинтригован.

— Она в рот берет… — сокрушенно ответил грузин и густо покраснел.

Ничко охватил приступ неудержимого хохота.

— Дорогой мой, мы ведь живем в Европе, оральный секс здесь является нормой. Привыкай, ты теперь тоже европеец, понимаешь ты это, чурка ты нерусский? — объяснял Коля.

— Как же с ней после этого целоваться можно? — недоумевал Махарадзе.

— Это все ваши средневековые комплексы. Запросто можно.

— Не знаю, какие уж это комплексы. Только у нас это — позор! Это вы тут в извращениях погрязли, а мы своих женщин уважаем.