Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой Страница 12

Дед твердой рукой управлял своей клиникой, бывшей по совместительству лавкой старьевщика, и знал свое дело не хуже облаченного в белый халат хирурга из новехонькой больницы. Его приемный кабинет располагался в отгороженной части старого магазина, все еще пестревшего разнообразными товарами – от щербатых чайных сервизов и стульев до хрустальных фужеров, – которые люди приносили на продажу. Если раритет кому-то приглядывался – дада его продавал, а выручка уходила владельцам. Если такого не случалось, они продолжали ждать своего покупателя в качестве предметов интерьера дедушкиной клиники.

Туда-то и заявился Вальтер Шпис в один из дней 1937 года.

Впервые я повстречал его летним полднем, в один из тех нескончаемо тягостных часов, когда дом со своими разморенными жарой обитателями замирал, словно пораженный заклятием. Переднюю веранду расчерчивали колышущиеся полосы света и тени. Приглушенно жужжали вентиляторы, тихонько шуршали жалюзи; припорошенная древесными опилками глыба льда (раз в два дня нам привозили новую) таяла, растекаясь лужей. Больше ничего не происходило.

Магазин «Розарио и сыновья» располагался в конце сквозной аркады, под «Домом вдали от дома» Лизы Макнелли – комнатами, которые она сдавала на короткий и длительный срок. По дороге к нашему дому нужно было пройти мимо парикмахерской «Идеальный принц», прачечной «Минерва», лавки «Фрукты Пешавара», книжного магазинчика «Книги и книги» и зубоврачебной клиники доктора Ишикавы. Последняя закрылась еще до моего рождения в связи с тем, что (по крайней мере, мне так объяснили) однажды утром доктор Ишикава, к тому времени проработавший в Мунтазире более двух десятков лет, проснулся с осознанием того, что не может больше говорить на каком бы то ни было языке, кроме японского. Его клинику все еще украшала вывеска с изображением пухлых розовых губ, обнажающих в улыбке два ряда белоснежных зубов, но теперь его видели лишь изредка, идущим неверной походкой на рынок, где он совершал покупки при помощи языка жестов, или на почту, где его ждал денежный перевод из Иокогамы.

Дальше нужно было повернуть за угол и пройти мимо заросшего пятачка земли, окружавшего гробницу мусульманского пира ^[23], и вот он наш дом – одноэтажное строение, уже тогда скрытое большими деревьями, в ряду четырех незатейливых беленых построек с верандами, протянувшимися вдоль фасадов. До сегодняшнего дня только он один и выстоял; последним снесли бунгало Дину. Теперь высокие здания теснят наш дом со всех сторон, но сам по себе он остался ровно таким же, каким я помню его с детства. Полумрак, прохладная тишина, высокие потолки, большие, во весь рост, зеркала, тяжелая мебель. Запах старых книг, полироля, мускусного масла. Гулкий бой часов в столовой. Участок вокруг дома утопал в растительности, слишком буйной, чтобы можно было назвать его садом, но тогда, как и сейчас, там росли деревья, травы и кустарники: это был волшебный уголок, где хамелеоны меняли цвет от рыжего к зеленому, сливаясь с листвой. По соседству жил Дину, по другую сторону стояло еще два дома, но нас они не интересовали. Дорога, проходящая перед нашим домом, плавно спускалась вниз, где, изгибаясь к ней под прямым углом, протекала речка. В тот майский полдень мы с Дину сидели на берегу и рыбачили.

Закинув удочки в воду, мы расположились в тени деревьев, что склонялись над рекой прямо у излучины. Прошел уже почти час, а мы так ничего и не поймали; наверно, рыба научилась узнавать наши шаги и не обманывалась больше, завидя червей, которых мы старательно выкапывали из земли и насаживали на крючки. На противоположном берегу, увенчанное красным флажком на конической крыше, виднелось небольшое каменное святилище. Оттуда-то и вышел мужчина. Он стоял, заслоняя руками глаза от солнца и глядя в нашу сторону.

– Англичанин, – сказал Дину.

Раньше нам уже приходилось видеть этих крупных мужчин, окруженных группками угодливых прислужников-индийцев, чья работа заключалась в том, чтобы отгонять от хозяев своих соплеменников. Присутствие здесь англичанина было сродни появлению там пингвина или жирафа.

Не сводя глаз с незнакомца, Дину добавил:

– Он голый.

На иностранце действительно не было ничего, кроме шорт, даже легких туфель без задника или ботинок. Пока мы спорили, может он считаться нагим или нет, мужчина прыгнул в воду и поплыл к нам, рассекая воду мощными гребками. Речка была не очень широкой. Я и Дину сами в ней плавали, но всегда держались одного берега, к другому даже близко не приближаясь. Остолбенев от восторга и страха, мы ждали, пока он подплывет ближе. Когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, нам стало видно его лицо: светлые волосы и искривленный в гримасе рот.

Мужчина вскарабкался на берег прямо рядом с нами. Как это бывает с кораблями, на суше он вдруг сделался больше. Мне пришлось откинуть голову назад, чтобы заглянуть в его облепленное мокрыми прядями лицо. Помню, как необычайно меня поразила, хоть я и был совсем ребенком, его красота – или, может, все дело было в непривычном цвете его кожи и волос или своеобразной манере разговаривать. Брови незнакомца имели оттенок темного золота, высокий покатый лоб переходил в прямой, довольно длинный нос.

– Вы, ребята, одежду мою случайно не стащили, а? – спросил он.

Мы с Дину вскочили на ноги (при этом лески наших удочек перепутались) и замерли, вытянувшись в струнку, как делали в школе, отвечая на вопросы учителей.

– Мы ничего не брали, сэр, – ответил Дину. – Честное слово, сэр!

Англичанин был несколькими годами старше меня, покрупнее, руки и ноги его, казалось, несоразмерно вытянулись, и он стал походить на побег бамбука, которой вот-вот повалится на землю. Не по размеру просторные шорты колыхались над его поцарапанными коленками. Он улыбнулся, во взгляде блеснул озорной огонек:

– Я не сэр. Я Ва-а-алтор.

Он нагнулся, чтобы достать свои спрятанные за кустом вещи и, стоя к нам спиной, скинул мокрые шорты. Я никогда до этого момента не видел голых ягодиц взрослого мужчины. Самой откровенной демонстрацией обнаженного тела в моем доме можно было считать те редкие случаи, когда я заставал отца или деда в банных полотенцах, обернутых вокруг талии. Дину глаза вытаращил от испуга, но англичанин все разглагольствовал, как если бы разгуливать в чем мать родила на виду у двух незнакомых мальчишек было для него в порядке вещей. Его английский отличался от того, которому нас учили в школе. Иногда мужчина замолкал, подыскивая нужное слово, и вставлял выражения будто бы на иностранном языке, и нам приходилось додумывать половину того, что мы от него услышали. Выяснилось, что он был художником, рисовал на берегу и переплыл речку, чтобы посмотреть святилище. Он приехал в поисках друга, с которым давно потерял связь, и планировал пробыть в нашем городе около двух недель, может, дольше. Мы часто приходили на речку? Жили поблизости? Он распрямился, теперь уже полностью одетый и обутый, и забросил на плечо холщовую сумку-мешок. «А, „Розарио”! – воскликнул он. – Конечно, видел его из окна своей комнаты в гостевом доме мисс Макнелли. Там вроде всякой всячиной торгуют? Чем бы ни торговали, выглядит заманчиво, скорее всего, я туда как-нибудь зайду».