Барон Багге - Александр Лернет-Холения Страница 12

И так как она не нашлась, что ответить, я добавил:

— Конечно, мы не обнаружили никакого противника, и теперь Землер хочет сам его поискать со всем эскадроном. Глупец. Но он выступает, и я…

— Войди же! — перебила она меня и нервно взяла за руку. — Здесь нельзя ни о чем говорить, здесь не слышишь собственных слов! И она за руку потащила меня с собой сквозь толпу масок. При этом она стала еще бледнее, и я видел, что ее губы дрожали. Кажется, она что-то хотела сказать, но что, я не смог понять. Нам пришлось протискиваться через много залов, пока мы не попали в помещение, где находилось сравнительно меньше народу.

— Ну? — наконец спросила она, опуская веер и падая на диван. — Что все это значит? Ты ведь только что вернулся! Почему вы теперь выступаете так внезапно — среди ночи? Разве потом не нашлось бы времени?

— Конечно бы нашлось! — воскликнул я. — Даже несколько дней, судя по ситуации. Но Землер считает, что он не может жить без этого проклятого врага!

— Да, — пробормотала она, опуская глаза, — так он думает. Все так говорят. Но это, может быть, и действительно так.

— Что может быть — так? Ведь нет никакого противника вокруг, по крайней мере, на пространстве, вверенном нам для разведки. Я тоже этого не понимаю, но ведь его же нет! Вместо того чтобы радоваться этому, он…

— Землер?

— Да, вместо того чтобы радоваться этому, он воображает, что враг где-то должен быть и что его следует найти. Глупец! Кажется, он стремится получить орден Марии Терезии или какую-нибудь другую награду, или он хочет стать штабным офицером, — откуда я знаю!

Она молчала, и из ее руки, словно она внезапно обессилела, выпал веер и соскользнул с края дивана на пол. Я наклонился, чтобы поднять веер. Падая, веер раскрылся, и я увидел, что на нем, между ажурной резьбой и верхним краем, где слоновая кость переходит в обрамление из пушистых лебединых перьев, написано золотыми буквами стихотворение. Оно начиналось словами:

Для неведомых наречий

Встрепенулся и затих…

Это было одно из самых прекрасных стихотворений Малларме, то, которое он написал на веере своей жены, — о ней, как бы стоящей с веером у зеркала, и при каждом взмахе веера зеркало вспыхивает, и струйка невидимой золы поблескивает в зеркальной глади.

Avec сотте pour langage

Rien qu'un battement aux cieux

Le futur vers se degage

Du logis Ires precieux

Aile tout has la courriere

Cet event ail si с'est lui

Le тете par qui derriere

Toi quelque miroir a lui

Limpide (ou va redescendre

Pourchassee en chaque grain

Un peu d'invisible cendre

Settle a me rendre chagrin)

Toujours tel il apparaisse

Ernie tes mains sans paresse. [1]

Я не знал, как стихотворение оказалось на этом веере, но, стоя на коленях, дочитал его до конца — и с тех пор тысячу раз перечитывал его, преклоня колени! — потом встал, сложил веер и вернул его Шарлотте.

— От кого? — спросил я.

Но она, не отвечая, взяла веер, затем перевела взгляд, который вдруг наполнился слезами, на меня.

— Если ты пойдешь, — сказала она, — ты не вернешься. И тон, с которым она это сказала, и ее слезы смутили меня и озадачили.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я. — Ты же знаешь: я вернусь к тебе даже с края света. Как можешь ты в этом сомневаться?

— С края света? Нет, — пробормотала она, — ты не вернешься!

Я бросил свои вещи на диван и схватил ее за руки.

— Да нет же! — воскликнул я, сжимая ее пальцы. — Почему ты думаешь, что я не вернусь? У тебя плохое предчувствие?

Вместо ответа она, всхлипывая, уткнулась мне в плечо.

— Шарлотта, — сказал я, пытаясь приподнять ее голову за подбородок, — возьми себя в руки! Люди уже на нас смотрят. Ничего такого не случится. Это твоя фантазия. Как со мной может что-то случиться, если мы никак не можем встретиться с противником! Но я хотел бы, чтобы ты во мне ни в коем случае не сомневалась. Разве ты подумала, что я могу тебя оставить, не… женившись на тебе?

Она сразу подняла свое залитое слезами лицо и взглянула на меня.

— Да, — сказал я, — я уже давно хотел тебе это сказать. Я не могу не думать, что мы предназначены друг для друга. Наши родители тоже хотели этого. По крайней мере, это было откровенным желанием моей матери. И я сейчас же хочу поговорить с твоим отцом. Где он? Он здесь? Идем сейчас же к нему.

— Ах, — всхлипнула она, — разве в этом…

— Но это все, — сказал я, — что я могу сделать, чтобы доказать тебе, как много ты теперь для меня значишь. Я же тебя люблю, Шарлотта! Я люблю тебя больше своей жизни!

Она повисла у меня на шее.

— Лучше умереть вместе с тобой, — плакала она, — чем жить без тебя! Но что мне и смерть без тебя?

— Шарлотта! — воскликнул я. — Что ты говоришь? Ты действительно боишься за меня? Я же тебе сказал: ничего не случится. И вообще: что тут, собственно, такого? Краткая разлука на несколько дней или на несколько недель, не больше. Ведь так много людей уезжало и снова возвращалось.

— Но ты, — всхлипывала она, — больше никогда не вернешься!

— Ах! — воскликнул я, — не своди себя с ума! — Я встал, не без труда увлекая ее за собой. — Идем, — сказал я, — нам нельзя больше терять времени. Мы сейчас же пойдем к твоему отцу!

Я опущу описание шумной экзальтации Сцент-Кирали, когда он узнал эту новость. Он воспользовался поводом, чтобы немедленно притянуть меня к сердцу, размахивая фиолетовыми рукавами своего фрака, похожими на крылья ветряной мельницы, и прижал свои влажные от слез кавалерийские усы к моему лицу. "Ах! — продолжал он восклицать. — Если бы до этого дожили дамы!" Он имел в виду свою жену и мою мать. Он был разочарован лишь тем, что обручение придется провести второпях. Конечно, я думаю, он хотел бы организовать грандиозную свадьбу с сотнями гостей и в течение многих дней. Он попытался пригласить на обручение, по крайней мере, большую часть бала. Я с трудом отговорил его от этой затеи. Наконец мы сошлись на том, что при обручении будут присутствовать лишь самые близкие родственники, а также Гамильтон и Мальтиц, как свидетели с моей стороны. Брату Шарлотты поручили предупредить священника.