Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2 - Павел Санаев Страница 11

— Утверждать, что я в просере, вы не можете, так как теоретически я мог бы еще отыграться. Но закончим про чистоплюйство. Если в одной ситуации ты поступаешь честно, а в другой — готов честность преступить, не будет ли самым честным признать это перед собой, не корчить из себя порядочного и всегда поступать, как выгодно? Скажи мне.

Мартин снова обращался к Раздолбаю, который пребывал в полной растерянности. Он привык к простым понятиям, что есть хорошо, а что плохо, и никогда не сталкивался с такой казуистикой. Он знал, например, что его отчим дядя Володя — порядочный человек. Когда он продавал свою «шестерку», восстановленную после аварии, то честно говорил покупателям, что в ней было разбито, и в итоге продал машину дешевле, чем было возможно. Но это были не последние деньги, и лишних пятьсот рублей ничего не меняли в их жизни. А если бы меняли? Если бы от этих денег зависела жизнь мамы? Стал бы дядя Володя говорить правду тогда? Мартин замкнул в сознании Раздолбая какие-то цепочки, и привычные ориентиры обрушились. Он отчетливо понял, что если бы жизнь мамы зависела от полученных за машину денег, то дядя Володя скорее всего стал бы врать. А если бы не стал, то Раздолбай заявил бы ему, что принципы для него дороже маминой жизни, и смертельно с ним поссорился. Получалось, порядочность условна, а раз так — выходило, что Мартин прав, и честнее всего признаться себе в этом сразу. Какой смысл держаться за принципы, если знаешь, что в определенных обстоятельствах нарушишь их все равно?

— Допустим, я с тобой соглашусь… — заговорил Раздолбай, со страхом чувствуя, что вот-вот откроет тайну, которая испортит его мнение о себе самом и об окружающих людях. — Представь, что я оставил на вешалке пиджак, в котором лежат пять тысяч. Мы с Валерой на минуту вышли. Ты возьмешь деньги?

— Не возьму пять, не возьму десять, не возьму сто, потому что у меня нет в них нужды и они ничего не изменят в моей жизни, — ответил Мартин. — Но если бы на вокзале в Риге я должен был отдать пять тысяч, которых у меня нет, или иначе меня убьют уголовники, то я взял бы их из твоего пиджака. Станешь уверять меня, что ты бы не взял и выбрал смерть?

— Не знаю… Я бы у кого-то занял…

— Представь, что ты и так занял, продал все, что было, и собрал пять тысяч. Ты везешь их в Ригу, чтобы отдать бандитам, которые убьют тебя, если ты им не привезешь. По дороге на вокзал тебя обокрали в метро, и ты заметил это только в вагоне. Теперь украсть самому — твой единственный шанс. Пять тысяч торчат из моего пиджака. Утром без денег — смерть. Ты возьмешь?

— Наверное, возьму, но постараюсь потом как-то вернуть… — юлил Раздолбай, из последних сил цепляясь за остатки принципов.

— Потом вернуть будет дико поздно. Представь, что эти деньги я вез маме на операцию, о чем рассказал тебе за чаем. Ты точно знаешь, что без них она умрет, но если ты не украдешь их — тебя самого убьют завтра утром. Я вышел из купе. Твои действия?

Мартин обладал большой силой внушения, потому что Раздолбай ощущал себя так, словно в самом деле находился перед суровым выбором — смерть или кража, влекущая смерть кого-то другого. Он не мог отмахнуться и перевести все в шутку — он должен был дать ответ, но не способен был ответить даже самому себе, и от этого в его душе что-то разламывалось на колючие рваные части. Он словно окаменел, на висках выступила испарина.

— Похоже, ты грузанул бойца, — вмешался Валера и дружелюбно хлопнул Раздолбая по плечу. — Представь, что я одолжил тебе пять штук, и расслабься.

— Не надо сводить к фиглярству психологический опыт, — жестко сказал Мартин. — Человек считает себя порядочным, а я хочу помочь ему понять свою суть. Можешь тоже включиться и подумать над выбором вместе с ним.

— Над каким выбором? Украсть у тебя пять штук или получить перо от бандитов? Украду, конечно! Мама твоя перекукует без операции — все равно она меня не любит, говорит, что я тебя приучил к водке.

— К водке приучил дико. Но все-таки подумай серьезно.

— Я серьезно. Все эти балансы давно известны — умри ты сегодня, а я завтра; порядочный человек — тот, кто ради малой выгоды не сделает большой подлости, и так далее. Сам знаешь, что в подобной ситуации любой человек украдет.

— Я хочу, чтобы он в этом честно признался.

Раздолбай молчал в ступоре. Поддавшись внушению Мартина, он действительно представлял себя на пороге смерти, но признаться вслух, что он украдет деньги, обрекая на гибель чью-то мать, значило сломать внутри себя какой-то зубчик, без которого весь внутренний механизм будет работать не так, как прежде. Он не мог сломать его. Это казалось даже страшнее смерти, потому что смерть была выдуманным условием игры, а зубчик был совершенно реальным и даже ощущался где-то в области сердца.

— Я… Я… — выдавил Раздолбай, ругая себя, что пошел в незнакомую компанию, где ему устроили такую душевную пытку. — Я не знаю.

— «Не знаю» — не ответ. Украдешь или нет?

— Все, баста! — резко сказал Валера. — Позвали человека в гости, нечего его прессовать. Ты предлагаешь надуманную ситуацию, в которой никто никогда не окажется. Долг, бандиты, мать, пиджак… Все равно такого не может быть.

— Я могу предложить другую ситуацию, в которой реально оказывались миллионы людей. Ответишь мне честно, как бы ты поступил в положении, которое я сейчас опишу, и будем считать тему закрытой — откроем бутылку номенклатурного шампанского, начнем дико кутить.

— Давай валяй, Фрейд хренов.

— Тридцать седьмой год. Нас с тобой привезли ночью в лубянский подвал. Тебя в один кабинет, меня — в другой. Тебе дают подписать свидетельство, что я готовил покушение на вождя. Не подпишешь — вышка. Ты знаешь, что в другом кабинете передо мной положили точно такое же свидетельство против тебя. И, внимание! Ты знаешь, что под угрозой смерти я готов украсть из кармана пиджака пять тысяч, и значит, принципы для меня не дороже жизни. Твои действия?

— Да ну, это херня какая-то, — заартачился Валера, не желая поддаваться внушению Мартина.

— Это реальная ситуация, в которой были миллионы людей. Я предлагаю тебе представить это и сказать, как бы ты поступил.

— Я с тобой пил-гулял, а ты, значит, подписал бы на меня доносец? — с прищуром спросил Валера, пытаясь съехать на шутовстве.

— Ты не знаешь, подпишу я или нет. Ты знаешь только, что я украл бы из чужого пиджака пять тысяч, а значит, можешь предполагать.

— Ну и катись на лесоповал, раз ты такой гандон!

— То есть ты подписал бы?

— Ну, ты же на меня подпишешь!

— Ты этого не знаешь, в том-то и дело. Ты только предполагаешь это на основе того, что под угрозой смерти я могу украсть.

Но ты сам говорил только что — «любой человек в подобной ситуации украдет», значит, и ты тоже. Стало быть, в отношении принципов порядочности мы с тобой совершенно дико равны, и я тебя спрашиваю — сидя в кабинете следователя в тридцать седьмом году, подписал бы ты под угрозой вышки свидетельство против меня, зная, что я в этот момент делаю точно такой же выбор? Только давай честно, не пытаясь казаться лучше, чем есть. Мы же все тут дико правильные короли, верно?