Искусство воскрешения - Эрнан Ривера Летельер

Маленькая каменная площадь плыла в гудящем жарком мареве полудня. Коленопреклоненный Христос из Эльки ^[2] уставил лицо ввысь — черные космы блестели под солнцем Атакамы — и ощутил, что впадает в экстаз. И немудрено: он только что воскресил мертвого.

За все годы, что он проповедовал, давал советы и делился здравыми помыслами на благо Человечества — а заодно предсказывал приближение Судного дня, он ведь не за горами, покайтесь, грешники, не то поздно будет, — ему впервые довелось пережить столь величественное и важное событие. Чудо свершилось в, казалось бы, неподходящем для этого месте: в засушливой пустыне Атакама, точнее, на пустыре, почитаемом на одном селитряном прииске за площадь. В довершение всего покойника звали Лазарем.

Бродя по дорогам и тропам родины, он действительно исцелял людей от многочисленных хворей и недугов и даже поднял со зловонного смертного ложа не одного умирающего, отвергнутого медицинской наукой. На его пути роились самые разношерстные страдальцы — а вдобавок к ним целая уйма слепых, расслабленных, увечных и калечных, которые прибывали за чудом несомыми на носилках или приползали по-пластунски, — и он помазывал и благословлял всех вне зависимости от убеждений, веры или общественного положения. И ежели наложением рук либо посредством самостоятельно изготовленного из лекарственных трав зелья, — он и такими не гнушался, — Отец Небесный являл Свою волю и возвращал здоровье какому-нибудь горемыке: аллилуйя, брат! а ежели нет — все равно аллилуйя! Кто он такой, чтобы одобрять или оспаривать священные решения Всемогущего?

Но воскрешение мертвого — совсем другое дело. Высокое искусство. До сих пор всякий раз, когда кто-то с рыданиями подходил к нему и просил смилостивиться, зайти и взглянуть на сыночка, преставившегося во сне, сеньор дон Христос, или совершить обряд помазания над давеча скончавшейся от туберкулеза матушкой, вот ведь несчастье, и подчас намекал, что расплатится за визит некоей семейной реликвией, раз уж он, как известно, не берет денег, всякий раз Христос из Эльки непременно повторял одни и те же слова, замусоленные, как фишка, которой вместо денег шахтеры расплачиваются в приисковой лавке-пульперии: «Прости, возлюбленный брат, возлюбленная сестра, прости великодушно, но благородное искусство воскрешения — в исключительном ведении Божественного Мастера».

Так он сказал и запыленным забойщикам, притащившим на руках труп товарища, пока он, исполненный благодати, распространялся о дьявольском воздействии некоторых изобретений человечества на дух примерных католиков, да и всех верующих в Бога и Пресвятую Деву. В толпу слушателей врезался клин шахтеров, которые дружно несли покойника, скончавшегося, по всей видимости, от сердечного приступа, как пояснили они, аккуратно укладывая его на раскаленную землю.

Огорченные и взволнованные солнцебитые — так в пампе принято было называть забойщиков, — перекрикивая друг друга, рассказали, что, умяв по тарелке четверговой фасоли со свиными шкварками, гурьбой направлялись в распивочную «залить харчи», как вдруг случилась беда: их товарищ схватился обеими руками за грудь и как подкошенный повалился на землю, не успев и пикнуть.

— Вот мы и решили принести его вам, дон, — сказал один шахтер. — Вы, поди, лучше знаете, как управиться, чем наш лодырь-фельдшер. У него, кроме марганцовки и пластыря, и лекарств не водится.

Толпа загорелась любопытством, но Христос из Эльки не изменился в лице. Завернувшись в плащ из лиловой тафты, яростно сверкавшей на солнце, он устремил на мертвеца отсутствующий прозрачный взгляд, словно смотрел на порожденный жаждой мираж в пустыне. И как будто принимал тяжелое, очень тяжелое решение. Мгновение длилось вечность. После он детским движением шлепнул ладонями по глазам, открыл рот и изрек с бесконечной печалью в голосе: