Три дочери Евы - Элиф Шафак

Стамбул, 2016 год

Шел самый обычный весенний день, длинный и пасмурный, похожий на множество других дней в этом городе, когда она с упавшим сердцем вдруг поняла, что способна кого-нибудь убить. Она и раньше подозревала, что самые кроткие и милые женщины под давлением обстоятельств могут превратиться в разъяренных тигриц. Себя она к числу кротких и милых женщин вовсе не относила и потому считала, что потенциал ярости у нее достаточно высокий. Однако слово «потенциал» – чрезвычайно хитрое. Когда-то все твердили, что у Турции очень высокий потенциал, – и посмотрите, что из этого получилось. Так что ее потенциал ярости, возможно, никогда не проявится, успокаивала она себя.

К счастью, судьба – эта хорошо сохранившаяся скрижаль с запечатленными на ней событиями прошлого и будущего – берегла ее от неверных шагов. Все эти годы она вела добропорядочную жизнь. Она никого не обидела, никому не сделала больно, во всяком случае намеренно, – невинные сплетни, разумеется, не в счет. В конце концов, все сплетничают, и, если бы злословие было таким уж тяжким грехом, в адских котлах не хватало бы места. Если она кого-то и огорчила, то только Бога, а Бог, несмотря на свой капризный и, как всем известно, весьма переменчивый нрав, никогда не страдает. Причинять и испытывать боль – людской удел.

В глазах родственников и друзей Назпери Налбантоглу – Пери, как ее называли все, – была прекрасным человеком. Она занималась благотворительностью, собирала деньги для бедных семей и людей, страдающих болезнью Альцгеймера, посещала дома престарелых, где состязалась с их обитателями в турнирах по триктраку, нарочно проигрывая им; всегда носила в сумочке угощение для бродячих кошек, коих в Стамбуле великое множество, зачастую даже оплачивала их стерилизацию; внимательно следила за успехами своих детей в школе, устраивала изысканные обеды для начальника и сослуживцев своего мужа; всегда постилась в первый и последний дни Рамадана, хотя и нарушала пост во все остальные дни месяца; на каждый Аид исправно покупала раскрашенного хной жертвенного барашка. Она никогда не бросала мусор на улицах, никогда не пыталась пролезть без очереди к кассе в супермаркете и даже, сталкиваясь с откровенной грубостью, никогда не повышала голоса. Она была образцовой женой, образцовой матерью, образцовой хозяйкой дома, образцовой гражданкой и образцовой современной мусульманкой.

Время, подобно искусному портному, прочно и незаметно сшило воедино два полотна, определяющие ее жизнь: ее представление о себе самой и то, что думали о ней другие. Впечатление, которое она производила на окружающих, и ее собственная самооценка соединились так неразрывно, что она больше не могла сказать, чем руководствуется в каждом своем поступке – своими желаниями или стремлением оправдать чужие ожидания. Она часто испытывала жгучую потребность взять ведро мыльной воды и дочиста отмыть улицы, площади, правительственные здания, парламент, кабинеты чиновников, а заодно и несколько грязных ртов. В мире было столько грязи, которую следовало вычистить, столько поломок, которые следовало починить, столько ошибок, которые следовало исправить! Каждое утро, выходя из дому, она едва слышно вздыхала, словно так можно было выпустить на волю все тяготы предыдущего дня. Много лет назад Пери решила довольствоваться тем, что имеет, принимать этот мир таким, какой он есть, и хранить молчание перед лицом несправедливости. Тем не менее однажды ничем не примечательным днем она, тридцатипятилетняя благополучная и уважаемая женщина, с удивлением обнаружила, что созерцает зияющую пустоту собственной души.

Всему виной было слишком напряженное уличное движение, убеждала она себя потом. Грохот, скрежет, лязг металла напоминали боевые крики многотысячной армии. Город превратился в гигантскую строительную площадку. Стамбул вырос стремительно и бесконтрольно и продолжал расти, точно прожорливая рыбина, которая уже проглотила больше, чем может переварить, но продолжает ненасытную охоту за новой добычей. Позже, вспоминая тот судьбоносный день, Пери пришла к выводу, что, не попади она в безнадежную пробку, тайные помыслы, давно дремавшие в дальнем уголке ее сознания, так никогда бы и не проснулись.

Зажатые со всех сторон разнокалиберными машинами, они с черепашьей скоростью продвигались вперед по двухполосной дороге, наполовину перегороженной перевернувшимся грузовиком. Пери нервно барабанила пальцами по рулю и то и дело переключала радио с одной станции на другую. Ее дочь с наушниками на голове сидела рядом, сохраняя скучающее выражение лица. Подобно волшебной палочке в злых руках, пробка превращала минуты в часы, людей – в скотов, нормальных – в сумасшедших. Шумевший вокруг город не обращал на все эти чудеса никакого внимания. Одним часом больше, одним меньше – какая разница? Одним скотом больше или одним безумцем меньше – наступает момент, когда это становится совершенно не важно.

Безумие наполняло улицы, как наркотик, отравляющий кровь. Каждый день миллионы горожан принимали очередную дозу безумия, не сознавая, что они все больше и больше утрачивают душевное равновесие. Люди отказывались делиться друг с другом хлебом, но охотно делились безумием. В этой коллективной потере разума было что-то загадочное. Если галлюцинацию видит одновременно множество глаз, она становится реальностью. Если множество людей хохочет над каким-то несчастьем, оно превращается в веселую шутку.

– Прекрати обдирать заусенцы! – внезапно взорвалась Пери. – Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не смела это делать!

Дениз с нарочитой медлительностью стянула наушники на шею.

– Это мои заусенцы. Что хочу, то с ними и делаю, – бросила она и отпила из бумажного стаканчика, стоявшего между сиденьями.

По дороге они заехали в «Стар борек». Против этой турецкой сети кофеен «Старбакс» постоянно возбуждал судебные иски, обвиняя ее в использовании их логотипа, их меню и искаженной версии их названия, но благодаря лазейкам в законе она продолжала работать. Они купили обезжиренный латте для Пери и двойной шоколадный фрапуччино для ее дочери. Пери свой кофе давно выпила, а Дениз растягивала удовольствие, делая крошечные глотки, точно раненая птичка. Солнце тем временем опустилось почти к линии горизонта, последние его лучи окрашивали крыши старых домов, купола мечетей и стекла небоскребов в тусклый оттенок ржавчины.