Джаз - Илья Бояшов

* * *

Когда мысль, что мы лишь ходячие ноты, отдельные звуки великой импровизации, впервые пришла мне в голову? Точно помню дату! 10 сентября 2009 года я находился дома. Источником размышлений стал звук неожиданной капли, отпечатавшей затем на оконном стекле юркий змеиный след.

Капля оказалась единственной – грозу протащило стороной, вечер был тепл и славен, липы во дворе разговорились (ветер), масса листьев колыхалась передо мной, окна противоположного дома расцвели красками – в квартирах включили электричество. Дети, целый день топочущие внизу, пошли ужинать и спать.

Я подумал тогда, что Господь, миллион лет назад еще только замешивая глину сотворения, уже наперед все знал и все уже сделал для того, чтобы именно в данный вечер, прозвенев, юркнула именно эта капля, и проявилось именно это набухшее тучами небо, и разбушевались петергофские липы, и разбежались по горизонту огни, и затопали детские сандалии и башмачки. Все Бог приготовил еще до того, как Его волей из ничего, из пустоты появилась земная твердь. Все, разумеется, было Им предопределено и записано в некой циклопической, размером с галактику, Книге.

Ассоциации непредсказуемы: тотчас проявилась в воображении подобная Книга, но так как по-прежнему звенели голоса детей, и переговаривались деревья, и хрипло пел локомотив за парком, а ему подыграло сразу несколько автомобильных клаксонов, вслед за Книгой представилась Партитура, которую распахнул перед собой не укладывающийся ни в какие размеры Бог-Музыкант. Почти сразу же следом выскочило сравнение – жизнь мира есть джаз, то есть все более разветвленное, вариативное, обрастающее невиданным количеством новых музыкальных инструментов и сложными ритмами повторение самой простой мелодии, бывшей в основе всего. В бурной какофонии Божественного джаза эта изначальная мелодия вроде бы безнадежно теряется, но все-таки она присутствует изнутри: закутанная в кокон бесконечных импровизаций, она терпеливо дожидается своего часа. И ее время настанет! Действительно, любой настоящий джазмен, за несколько минут своего фортепьянного (гитарного, саксофонного, скрипичного) камлания, казалось, безнадежно запутавшийся в вариациях, удалившийся от первоначального замысла на биллион световых лет, заплутавший, подобно шаману, в потустороннем мире, потерявшийся в импровизационном космосе, в конце концов всегда выворачивает на столбовую дорогу и приходит к тому, с чего начал. Реакция слушателей на это возвращение к основам основ есть реакция на встречу с потерянным раем.

Иная джазовая импровизация длится достаточно долго. Тот, кто появляется в зале в разгар экстатического блуждания музыканта, может быть весьма неприятно поражен бьющим в уши диссонансом. В таком случае ему следует дождаться конца представления. Увы, Божественный джаз слишком растянут во времени. Родившиеся тогда, когда в дело вступил уже целый оркестр и мелодия все усложняется, мы обречены слушать лишь малую часть композиции и, не имея возможности присутствовать ни в начале джаза, ни в его конце, обречены уйти в середине. Возможно, поэтому все, играемое в данный момент Великим Джазменом, часто кажется нам такой безнадежной какофонической абракадаброй.

А почему бы не попытаться воспроизвести хотя бы ничтожный фрагмент импровизации Бога? – думал я, слушая гудки, клаксоны и голоса детей вечером 10 сентября 2009 года. Почему бы не рассмотреть некоторые ее моменты, музыкальные переходы, не разобраться хотя бы в нескольких тактах Его Партитуры?

Век двадцатый подходил более всего. Музыка этой части, вне всякого сомнения, наиболее извилиста, катастрофична. Подобно «Весне священной» Стравинского, полифония ее переходит всякие разумные пределы, но мне она показалась понятной и близкой. Правда, век – единица колоссальная, неохватная, она – словно уходящая в небеса Джомолунгма.

Впрочем, что там век! Год – тоже необъятная единица.

Я отказался и от месяца.

Опыты с неделей привели к следующим выводам: возможно, кто-нибудь из нынешних литераторов, будучи несоизмеримо талантливее, усерднее, дотошливее, наконец, просто физически здоровее автора, в состоянии ее описать. Допускаю, есть титаны, способные распутать все ее партии, повторить каждую ее ноту, разобраться во всех ее переливах, превосходящих пассажи чарлипаркеровского кларнета. Но лично мне ничего не оставалось делать, как капитулировать.

Поэтому хочу поделиться с читателем попыткой описания дня.

Механизм определения этого дня отнял совсем немного времени. Поначалу в полиэтиленовый мешок были брошены бумажки числом сто с начертанным на каждой годом двадцатого века. Перемешав их, я вытащил «1967».

Из двенадцати следующих бумажек с названиями месяцев достался «октябрь».

Затем – из тридцати одной – число «девять».

Импровизация Великого Джазмена под названием «9 октября 1967 года» приводится здесь в исключительно фрагментарном виде. Признаю свое бессилие воспроизвести все вариации и попытаюсь проиграть лишь несколько совершенно крохотных отрывков. Мне, как и большинству живущих, не дано знать мелодию, с которой все началось, хотя мелодия, без сомнения, существует – такова основа любого джаза, а уж Божественного тем более. Конечно же, есть необычайно одаренные люди, слышащие первоначальную гармонию в изощренных вариациях Небесного Солиста, но счет их идет на единицы. Для всех остальных Его полифония слишком грандиозна, чтобы можно было распознать идею, которая лежит в основе и на которую нанизано все великолепие импровизаций. Что касается нашего восприятия подобной полифонии (некоторые, отчаявшись разобраться, кричат о ее полной бессмысленности), приведу как пример свое посещение одного музыкального магазина. Обычно в таких местах ставят фоном какой-нибудь диск, но в тот раз кто-то из продавцов, скорее всего, шутки ради включил сразу несколько проигрывателей. Представьте себе одновременное звучание Пятой симфонии Бетховена, Восьмой Брукнера, увертюры «1812 год» Чайковского и песенки I Can’t Get No Satisfaction «Роллинг Стоунз». Все присутствующие схватились за уши. И тем не менее это была музыка. Стоит ли говорить, что вариации 9 октября 1967 года неизмеримо более какофоничны.

За пару лет копания в книгах, Интернете, журналах и газетах – советских и иностранных (что касается английского, немецкого, французского и даже китайского языков, мне помогали люди, неплохо в них разбирающиеся, нет никого основания не доверять их переводам) – я зафиксировал в блокноте пятьдесят пять разнообразных событий дня 9 октября 1967 года, которые привожу здесь, ни в коем случае не пытаясь их систематизировать, классифицировать, искать между ними какую-нибудь связь и вообще выстраивать из открывшейся бездны очередную теорию. Наоборот, мне хотелось заинтересовать читателя именно этими сумбурностью, какофонией, диссонансом, несвязанностью происшествий, рождений, смертей, открытий, катастроф и самых ничтожных обывательских мелочей между собой, как будто бы происходили они на разных планетах. Списывая с Партитуры вариации того дня, я был очарован именно их атональностью, именно их неуправляемым, казалось бы, хаосом, который можно услышать и у Стравинского, и у Скрябина, и у Фрэнка Заппы.