Смерть моего врага - Ханс Кайльсон

Вот уже несколько недель, как я целыми днями думаю только о смерти. Встаю рано утром после бессонной ночи, хотя обычно люблю поспать подольше. Я давно уже не чувствовал себя таким сильным и готовым к схватке. Я приветствую день, ведь он снова рождает во мне мысль о смерти. С каждым вдохом эта мысль все глубже проникает в самую скрытую глубину моего существа и заполняет его целиком. Смерть водит моим пером, смерть! Одному Богу ведомо, какое событие отложило в моем мозгу зародыши этих мыслей. Они формировались и созревали незаметно, но в один прекрасный день вылупились и предстали моему сознанию во всей своей непреложности. Ага, подумал я, когда впервые во мне всплыла мысль о смерти. Я приветствовал ее, как приветствуешь старую знакомую, которую собрался долго ждать на перроне, а она приезжает следующим поездом. На самом деле ты не так уж и жаждешь встречи, и приезд кажется тебе все-таки преждевременным и застает врасплох.

Раньше, слушая других людей, рассуждающих о смерти (а люди обожают разговоры о том, что они называют своим последним часом), я иногда ловил себя на мысли: «А ты, как насчет тебя и твоей смерти?» При этом я преспокойно курил сигарету и пил сладкий чай, смотрел на своих собеседников и чувствовал себя превосходно. И ничего особенного при этом не испытывал. Во всяком случае, я был, так сказать, нейтральным, хоть и заинтересованным слушателем. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ей-богу, я понятия не имею, что делать со смертью, думал я. Пока что я здоров, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, я молод, все у меня в порядке, и надеюсь, ни для каких великих дел я не предназначен. Все это изменилось с тех пор, как я думаю о смерти. Только и делаю, что сижу; сижу и думаю о ней. Я так переполнен ею, что если бы мне отрубили голову, то мой желудок или правый коленный сустав взял бы на себя мыслительную функцию и, держу пари, додумал бы эту мысль до конца. Настолько я полон, настолько насыщен смертью.

Как она пришла мне в голову? Не помню. Лучше и не пытаться распутывать эти нити, оставить их там, где они сплелись. Представьте, что врач задает вам вопрос, когда вы впервые почувствовали боль в руке? А вы со всей прямотой отвечаете: «Как-то, во вторник, иду я по рыночной площади и встречаю знакомого. Он рассказывает мне, что иногда испытывает легкое покалывание в области плечевого сустава. Может, ревматизм, говорю я. Всякое бывает, думаю. Иду себе дальше, и сам время от времени тоже чувствую легкую, слабую ноющую боль вдоль руки до плеча. Вот она: появилась и исчезла, такая нежная. Может быть, мать именно так ощущает первый толчок ребенка у себя в чреве». Но нет, этого никто не знает. Надо быть дураком, чтобы рассказывать об этом, и идиотом, чтобы этому верить.

Не могу сказать, как в меня угодила мысль о смерти, но могу описать, как я ее ощутил. Как если бы жуткие боли нарушили спасительный ночной сон. Только это была не боль. Меня заполнило нечто другое, намного более чувствительное, чем боль. Я чуть не умер.

Здесь я должен пояснить, какого рода мысль о смерти озарила меня. Я подумал не о своей смерти, не о том, что вскоре или в далеком будущем я умру, эта дурацкая мысль мне чужда, и надеюсь, мне никогда не придется сталкиваться с нею. Мысль о собственной смерти… оставляет меня равнодушным, не волнует, не может меня потрясти. Я не верю, что серьезный человек в состоянии справиться с мыслью о собственной смерти. Это — не мое дело, скажет он, моя смерть — не мое дело, и думать о ней означает укорачивать, уменьшать свою жизнь, а ведь жизнь может оказаться большой, если ты желаешь себе большой жизни. Думать о смерти — значит ставить границы, в которые должна будет добровольно вписаться твоя жизнь. Человек вроде меня (к счастью, я такой не один) живет и трудится изо дня в день с мыслью о том, что так оно и будет беспрерывно и вечно, во имя неба и всех святых, до конца времен.