Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

Миша не спит и думает: что же ему подарят на этот раз? Проснется – и сразу смотреть! Наверно, подарки будут на тумбочке у кровати, ведь елки здесь нет.

Ух, как интересно, что же это будет!

На прошлый Новый год папа подарил Мише калейдоскоп. То есть считалось, что подарки – от Деда Мороза, но Костя из детского сада еще прошлой весной рассказал, что на самом деле подарки дарят родители, а Дед Мороз их только развозит.

От мамы была игрушечная машина с дистанционным пультом управления, а калейдоскоп, конечно, от папы. К латунной, пахнущей кислым металлом трубке приделаны два вращающихся диска, в каждом – восемь кружков, залитых разноцветным пузырящимся стеклом. Стоило повернуть диски – и во тьме тоннеля закрутились симметричные узоры, багрово-кобальтово-изумрудные, раскрывались, как цветы, вертелись, как японские мультяшные зонтики. Миша подбежал к маме – смотри, смотри! – и мама сказала: да, красиво – таким скучным голосом, что разноцветные зонтики сразу сложились, а цветы – увяли.

Тогда Миша понял: это – подарок от папы. Напоследок он еще раз вдохнул въевшийся в ладошку кислый запах и сунул калейдоскоп на дно коробки, к старым, полузабытым игрушкам.

И снова достал только той ночью, когда мама сказала, что папа теперь будет жить отдельно.

Окно в еловых ветках, пьяные немцы за соседним столиком, гирлянда разноцветными огнями вспыхивает и гаснет. Полчаса до Нового года.

– Понимаете, Лиза, – говорит Александр, – что во всей этой свистопляске по-настоящему противно? Пятнадцать лет назад нам всем казалось, что вопрос закрыт: можно ходить в церковь, медитировать, заниматься йогой, верить в Бога, в мировую гармонию, закон кармы, хоть во Временную Волну Нуля – неважно. Важно было одно – был у тебя трансцендентный опыт или нет? Ну, то есть мистический, без разницы, каким словом обозвать. Вы же понимаете, что я имею в виду?

Лиза поспешно кивает. Она уже немного пьяна и не очень внимательно слушает. Александр такой милый, чуть полноватый, с седеющей острой бородкой, похожий не то на морского котика, не то просто на толстого довольного кота, хоть сейчас в «Фейсбук». Ах, почему мне всегда нравились мужчины старше меня? – думает Лиза и на всякий случай кивает еще раз.

– И в этом смысл всех здешних мистериальных заходов. Здесь, в Обераммергау, раз в десять лет – а когда-то вообще каждый год – все жители собираются, чтобы совместно пережить – ну, попытаться пережить – мистический опыт Евангелия, историю смерти и воскрешения Бога, случившуюся две тысячи лет назад. Может ли такое быть в России сегодня? Еще пять лет назад казалось – почему нет? А сегодня всё, что связано с церковью, с официальной религией, вдруг оказалось отброшено в какой-то XIX или даже XVIII век, на уровень атавистических дискуссий. Я же вижу ссылки, которые вы все постите в «Фейсбуке»! «Может ли быть нравственность без веры?», «Патриарх украл у Навального наночасы», «Суд принял к рассмотрению уложение Трулльского Собора VII века», «Пережившие клиническую смерть видели Бога»… Я все жду, когда кто-нибудь напишет: «А вот космонавты в космос летали и Бога не нашли!» Будто не было, я не знаю, ни Достоевского, ни Честертона, ни Шестова, ни Ницше, в конце концов…

– Ага, – кивает Лиза, – папа говорит: это всё из-за семидесяти лет советской власти. Мы были отрезаны от европейского опыта и теперь…

– При чем тут это? – немного раздраженно говорит Александр. – Поверьте мне, Лиза, в Европе примерно то же самое, только выглядит чуть поприличней. Мне кажется, мир не выдержал всей этой глобализации, либерализма, свободы… повсюду тот же фундаменталистский откат – что у мусульман, что у европейцев, что у русских. Это только изнутри России кажется, будто мы такие уникальные, – а на самом деле мы все живем в конце эпохи, которая началась в 1885 году, когда Ницше провозгласил смерть Бога – и этим открыл возможность невероятного поиска, индивидуального и группового поиска трансцендентных ценностей, который теперь подходит к концу. Ему на смену приходят фундаментализм и консервативные ценности – и нам всё приходится начинать заново: опять учиться говорить о Боге, о мистическом опыте, о трансцендентном прорыве – как в первый раз, словно не было этих ста с лишним лет.

– Да-да, – Лиза радостно улыбается. – Я читала недавно, что в России всё идет по кругу. Как будто ничего не было. Циклы лет по тридцать. Типа революция-реакция-застой и потом снова… и, значит, у нас скоро опять будет какая-нибудь революция, анархия и все такое… где-то к концу десятилетия…

Вот они, двое русских, отмечают Новый год посреди городка, где много веков жили только немецкие католики. Сейчас раз в десять лет местные жители изображают Страсти Христовы, раньше – каждую Пасху. Между прочим, говорят, что кое у кого дипломы гитлерюгенда до сих пор висят дома в рамке. А что такого? У нас в России тоже на антресолях валяются дипломы из пионерлагеря!

А еще прошлой зимой папа подарил Мише снежинку.

– Все снежинки – похожи, – сказал папа, – но каждая – уникальна и неповторима. Вот, смотри!

На темно-синюю Мишину варежку опустилось гексагональное фрактальное чудо, во все шесть сторон распушенное расходящимися веточками.

– Смотри, – повторил папа, – такой снежинки никогда не было и больше никогда не будет.

Миша нагнулся и вгляделся: снежинка была такой же, как все другие, – красиво-симметричной, прозрачно-ажурной и очень непрочной. Никогда больше не будет, повторил про себя Миша и, высунув язык, слизнул снежинку.

– Что ты делаешь! – засмеялся папа, но Миша ничего не сказал, только подумал, что теперь, хотя снежинка исчезла, ее частичка навсегда сохранится у него внутри – во рту, пищеводе, желудке, в расходящемся переплетении кровеносных жил, – и он вспомнил картинку в детском атласе, где красные и розовые линии ветвились бесконечным снежиночным узором.

Потом папа посадил Мишу на санки и побежал, потащил за собой, помчался так, что дух захватывало, – быстро-быстро, весело-весело – так, как никто не умеет, даже мама.

– Нет, Лиза, это не круг, – говорит Александр, – и нет у России никакой своей специфики. В смысле есть, но это как у каждого из нас: мы все уникальны и все похожи, все живем по одним и тем же законам: рождаемся, страдаем, влюбляемся, умираем и все такое. Вот и с историей та же история…

Лиза хихикает: история с историей, каламбур. Боже, думает Александр, как она похожа на Ингу. Ингу пятнадцать лет назад. Не нынешнюю, а ту, с которой я познакомился под скретчи и лупы московского эсид-хауса. Подпрыгивающая светлая челка, подчеркнутый помадой изгиб губ, татуировка на левом плече, большие серые глаза, сверкающие отраженным светом: давним светом огней танцпола, сегодняшних бенгальских огней или елочных гирлянд.