Бремя. Миф об Атласе и Геракле - Дженет Уинтерсон

Выбор сюжета, как и выбор любовника, — дело глубоко личное.

Решение, момент, когда вы говорите «да», всегда обусловлен чем-то более глубоким; возможно, это следует назвать узнаванием. Я узнаю тебя; понимаю, что мы уже встречались — во сне или в прошлой жизни, а, быть может, случайно встретились взглядами в кафе несколько лет назад.

Эти случайные взгляды, эти предвестия устанавливают между нами бессознательную связь, связь, которая будет тихо ждать под спудом, чтобы в один прекрасный день подняться на поверхность и явить миру свое лицо. Когда меня попросили выбрать миф, о котором я буду писать, я поняла, что выбор давно уже сделан. Прежде, чем я положила телефонную трубку, у меня в голове вертелась готовая история об Атласе, держащем мир на своих плечах. Возможно, если бы мне не позвонили, я бы так никогда и не написала эту историю, но когда раздался звонок, она уже сидела на краешке моего письменного стола и ждала, что ее напишут.

Что ее расскажут снова. Лейтмотивом «Бремени» стала фраза «Я хочу рассказать историю снова». У меня всегда полно пересказов. Я люблю брать старые добрые истории, которые, как нам кажется, мы знаем наизусть, и переписывать их по-новому. Во время пересказа приходят новые нюансы и новый взгляд на вещи, а перестановка главных элементов головоломки требует введения в исходный текст свежего материала.

В результате «Бремя» перешагнуло рамки простой истории о наказании Атласа и его недолгой свободе, когда Геракл снял мир у него с плеч. Я хотела рассказать об одиночестве, затерянности, ответственности, тяжком бремени и, разумеется, о свободе, потому что такого финала, как у меня, я не встречала нигде больше. Да, я взяла его из собственной жизни. А разве бывает по-другому? В «Бремени» моя личная история вплелась в ткань того мифа, который мы знаем, и того, который я рассказала по-своему. Эту личную историю я написала от первого лица, как и почти все свои остальные работы, что естественным образом наводит на мысли об автобиографии.

Но дело здесь не в автобиографичности, а в подлинности. Автор должен вплавить себя в текст, стать тем припоем, который сможет соединить разнородные и подчас несопоставимые элементы. Тот, кто пишет книгу, всегда выставляет себя напоказ — и притом в самом ранимом и уязвимом виде, что вовсе не означает, что в результате у нас непременно получится исповедь или мемуары. Просто это будет настоящим.

Сейчас люди в массе своей чудовищно жадны до всего «настоящего», будь то реалити-шоу по телевизору или тяжеловесное вранье, сходящее за низкопробную документалистику, или, в лучшем случае, основанные на реальных фактах программы, биографии и репортажи с места событий, ныне занимающие то место, которое ранее по праву принадлежало воображению.

О чем это говорит? Об ужасе перед внутренним миром, перед возвышенным, поэтическим, нематериальным, созерцательным. И потому писатель вроде меня, который верит в силу рассказанной истории как мифа, а не как отчета о случившихся где-то событиях, который знает, что речь — это не только способ передачи информации, вынужден бороться с течением, подобно Зигфриду, пытающемуся противостоять волнам Рейна.

Мифологическая серия — прекрасная возможность рассказывать истории, пересказывать их ради них самих и находить в них вечные истины о природе человеческой. Все, что нам остается, — это продолжать рассказывать истории в надежде, что кто-нибудь их услышит. В надежде, что в непрекращающемся кошмаре лезущих во все щели горячих новостей и светских сплетен кто-то сможет расслышать и другие голоса, пытающиеся говорить о жизни души и путешествиях духа.

Да, я хочу рассказать историю заново.