Красная гора - Бо Уокер

Конец сентября. Штат Вашингтон

Отис Пеннингтон Тилл вошел в свой виноградник сира ^[1], посасывая незажженную трубку, вырезанную из корня шиповника, когда удивленная луна заливала светом окрестности. В свои шестьдесят четыре мужчина двигался с изрядной долей грации, несмотря на то что поясница все еще болела – в начале года он неосмотрительно поднял тяжелую бочку с вином.

Неподалеку койоты выли на светящийся в огромном небе диск, нарушая покой Красной Горы. Он слышал, как тревожно блеет стадо овец, пасущихся в низине, но знал, что его верный большой пиреней ^[2] Джонатан начеку.

– Ба-а-а вам в ответ, друзья! – крикнул он с британским акцентом, оставшимся от его лондонского детства.

Пнув носком рабочего ботинка перекати-поле, Отис сорвал несколько виноградин с одной из десятилетних лиан сира, положил их в рот и закрыл глаза. Почувствовал, как жесткая кожица лопнула под зубами и сок растекся по языку. Он надеялся, что будет поражен сложностью вкуса, аппетитной кислинкой, от которой рот наполняется слюной, бархатистыми танинами, изысканностью. Но сегодня виноград не порадовал нюансами, которые он привык ощущать, пробуя созревающие на Красной Горе ягоды.

Вот уже две недели Отис бился со своим обонянием и вкусовыми рецепторами. Когда он впервые заметил эти симптомы, то списал их на простуду, на возрастные проблемы, на результат слишком долгих часов, проведенных с курительной трубкой, особенно в последнее время. Но его состояние стремительно ухудшалось и грозило помешать изготовлению вина в этом году.

Отис выплюнул косточки на землю, словно в лицо своему противнику. И с проклятиями швырнул трубку в грязь.

Пытаясь справиться с охватившим его гневом, он набрал в легкие прохладный чистый воздух и поднял лицо к полной луне, взирающей с неба, словно ярко-оранжевый глаз ночи.

– Пожалуйста, не отнимай у меня вино! – взмолился он. – Это все, что у меня есть. С таким же успехом ты можешь убить меня прямо сейчас.

Отис в сердцах бросил свою твидовую кепку на землю. Потом стянул кардиган, клетчатую рубашку, ботинки, брюки и все остальное. Обнаженный, он стоял высокий и гордый, несмотря на то что кожа стремительно покрывалась мурашками. Мужчина поднял руки вверх, словно собирался поймать звезду. Потом медленно поднес к лицу правую ладонь, поцеловал ее и отправил этот поцелуй в небеса, членам своей семьи – сыновьям и жене.

– Я мог бы присоединиться к вам раньше, мои любимые.

Опустившись на четвереньки, он снова посмотрел на луну и завыл. Совершенно не стесняясь, как ребенок. Так громко, как только мог, словно подражая диким собакам, бродящим в темноте, кричащим, поющим свои песни.

Ау-уууу – у-уууу! Ау-уууу – у-ууууу!

Остановившись, чтобы перевести дух, Отис отметил, что койоты завизжали громче, будто приветствуя его. Он различил высокие интонации молодых особей, глубокий навязчивый голос взрослых и завыл сильнее, выворачивая душу.

Ау-уууу – у-уууу! Ау-уууу – у-ууууу!

Казалось, ему стало легче. Отис оделся и направился к дому, находящемуся в западной части участка в сорок акров. Он гордился тем, что каждый квадратный метр его владений был ухожен и опрятен. На его земле нельзя было найти даже крышки от бутылки, несмотря на то что периодически сильные ветры приносили мусор с дороги. Каждый шланг был свернут по армейским стандартам. Сорняки практически не попадались. В овечьем загоне можно было спать, а в курятнике – обедать. Всю свою энергию, всю аккуратность, так свойственную Девам и обычно направляемую на любовь и заботу о других людях, Отис направил на своих животных, свое имущество и свое вино.

Он вошел в каменный дом, который они построили с женой, и направился в кабинет. Часто вечерами, когда Отис хандрил и не мог заставить себя заняться чем-либо полезным, он находил капельку утешения в созерцании стеллажей, расположившихся вдоль стен кабинета. Они были заставлены коллекцией книг с загнутыми страницами. Каждая из них была зачитана почти до дыр и доставила ему огромное удовольствие в свое время. Особенно он любил те, которые были написаны английскими авторами: Шекспиром, Джорджем Оруэллом, Д. Г. Лоуренсом, Грэмом Грином и Черчиллем. Отис чувствовал родство с ними, несмотря на то что жил в Штатах с юных лет.

Мужчина нажал кнопку на СD-плеере, зазвучал джаз Арта Тейтума. Из хрустального графина он налил себе торфяного виски двенадцатилетней выдержки и сел в кресло. С тех пор как пять лет назад умерла его жена, он не спал в их общей кровати. Никак не мог себя заставить. Ему было невыносимо вспоминать об интимных моментах: как переплетались их обнаженные тела, как Ребекка гладила его волосы, как по утрам что-то нежно бормотала сонным голосом, по которому он теперь так скучал; об их глупых подушечных боях и о ленивых субботах, раз в месяц, когда они валялись в постели до полудня. После ее смерти он спал на диване или в этом чудовищном кресле, на потрескавшейся, потертой коже которого уже отпечатался контур его тела.

Используя нож для вскрытия писем, доставшийся ему от отца, журналиста, писавшего для лондонского «Телеграф» и «Боузмен Дейли Кроникл», Отис порылся в стопке корреспонденции. В итоге нашел конверт, исписанный крупным витиеватым почерком, принадлежавшим Морган – его тете по материнской линии. Она не доверяла компьютерам, чем любила прихвастнуть, и ее послания доставлялись исключительно почтой.

Даже ее имя, просто написанное в обратном адресе, заставило Отиса застонать. Морган была первой леди Монтаны, королевой бала, но он мог выносить тетку только в малых дозах. Ее характер соответствовал почерку – слишком значительный и сильный для миниатюрного тела. Отис не сомневался, что Морган переживет его лет на тридцать. Как обычно, письмо начиналось безобидно. Но Отис был достаточно умен и понимал, что без сюрприза не обойдется. И тот не заставил себя ждать. Последние строчки заставили мужчину подскочить и наполнить стакан виски. Он слышал ее пронзительный голос, когда перечитывал концовку:

«Я еду повидаться с тобой, милый. Сколько прошло после похорон? Пять лет? Невозможно. Похоже, ты и я – единственные из нашей семьи, кому удается выжить в этом порой ужасном мире. Мы должны поделиться секретами. Буду в понедельник. По словам милой дамы на почте, ты должен получить это письмо в субботу. Я хотела, чтобы у тебя не было времени остановить меня. Позаботься о наличии нескольких видов «Фолджерс» ^[3] и коктейлей. Ты же знаешь, что я терпеть не могу отстойные Сиэтлские моносорта.